Юрий Клименченко - Неуютное море

— Только один. Информация капитана.

Все с нетерпением смотрели на Карданова, ожидая какого-то необычного сообщения.

— Пожалуйста, Андрей Андреевич.

Капитан встал, оглядел настороженные лица:

— Товарищи, я знаю, все вы устали, рейс тяжелый, спать в носовых каютах плохо. Впереди холодное Карское море, машина требует ремонта. Поэтому стоянка в Юшаре нам очень нужна. И, как вы знаете, она была там запланирована. Там можно было бы всё сделать не торопясь…

— Правильно! — крикнул Кучеров. — Передохнём в Юшаре — и дальше.

— Правильно-то правильно, — согласился Карданов, — но стоянки в Юшаре наверное не будет.

В столовой зашумели:

— Как это? Почему же? Что случилось?

— Ничего не случилось. Кроме того, что час тому назад я получил радиограмму. Разрешите, я ее вам прочту?

Карданов развернул и прочел вслух радиограмму Андреева.

— Ну что скажете, товарищи? Что мы ответим на эту просьбу? Видно, там очень не хватает флота.

Карданов смотрел на людей. Видел, как меняется выражение их лиц. Еще одно испытание… Поймут ли?.. Как-то примут они предложение об укорочении рейса? Вот сидит Шмелев, у него презрительно оттопырены губы, в глазах злость. Этот обязательно будет против. И Тюкин молчит, опустил голову. Видно, что недоволен. А что если приказать? Объявить аврал. Заставить работать так, как это можно сделать только в море, пользуясь неограниченной властью капитана и обстановкой… Нет, пока он так не сделает. Не может не дойти до людей, что это нужно не для него, Карданова, не для Андреева, а для страны. Советский человек и не на такие жертвы шел…

Встал Болтянский.

— Можно? — повернулся он к капитану. — Маленькая стоянка в Юшаре необходима. Нам нужно ремонтировать крышку. Запасных нет. Кроме того, в масло попала вода. Надо сменить масло и вымыть двигатель. Если будет работать вся команда — я имею в виду и палубную, — мы доведем стоянку до двенадцати часов. Я гарантирую, через двенадцать часов мы снимемся. Но работать нужно всем, и работать без отдыха.

Механик сел.

— Будем работать. Какой может быть разговор, — с места сказал Федя Шестаков. Он считал дело решенным. Боцмана без особого энтузиазма поддержал моторист Кучеров:

— Нужно так нужно. А как другие суда?

Поднялся Пиварь:

— Теряем трое суток запланированной стоянки. Это, конечно, нежелательно, нежелательно при таком коротком рейсе, но так рассуждать, по-моему, нельзя. Там эти три дня, может быть, спасут три тысячи тонн хлеба. Будем работать столько, сколько надо!

Обязательно надо помочь сибирякам, — снова вскочил Болтянский. — Вы понимаете, что это значит? Хлеборобы целины обращаются непосредственно к нам, к морякам перегона, к морякам «Ангары»…

— Бросьте, Григорьевич, там насчет «Ангары» ничего не сказано! — крикнул Кучеров.

— Сказано. Вот, пожалуйста. — Болтянский взял со стола радиограмму, и, озорно блеснув глазами, начал читать. — Гм… Вот: «Привет „ангарцам“, лучшему экипажу каравана. Ждем вашего прихода. Передайте лучшие пожелания машинной команде». Вот…

Все засмеялись.

— Ну и травило, — прошептал Федя.

— Я еще не кончил, товарищи. — Болтянский поднял руку. — Давайте резолюцию. Я думаю, что моряки никогда не плелись в хвосте событий, а поэтому… «сквозь льды и туманы, моря, океаны — вперед»… стоянка в Юшаре не более двенадцати часов. Так, что ли?

— Так, так. Поднажмем. Голосуй, Бабков.

— Я не согласен, — прозвучал голос Шмелева. Он говорил сидя.

— А, товарищ Шмелев? Давай, давай, выскажись. Встань, покажись народу, — радостно, как будто он давно ждал выступления Геньки, сказал Болтянский.

— Чего там высказываться? — лениво проговорил Генька, продолжая сидеть. — Ерунду придумали. Что за спешка такая? В Юшаре надо постоять, отремонтировать всё не торопясь, отдохнуть немного после такого каторжного плавания… Ведь нам дальше в море идти… Там уж ремонтироваться негде будет.

Бабков прервал Шмелева:

— По ряшке видать каторжника. В зеркало не влезает. Сколько кило прибавил за рейс?

— Вот что, — злобно сказал Шмелев. — Кончайте балаган. Насмешки можете над собой строить. Вас заставляют бесплатно молотить, — дело ваше. А я нанимался на перегон и права свои знаю. В машину не полезу. Я матрос. Конечно, там, в Сибири, с твердой земли любую радиограмму послать можно. Попробовали бы тут сами, в морской стихии… «Давайте, засучив рукава, выполним!..» Слыхали мы это. Теперь такое не в моде. Плати денежки.

— Вот зараза, — вполголоса сказал Федя Шестаков и громко крикнул: — Дайте мне слово!

Он стоял красный, возмущенный…

— Хватит. Я вместе с этим, — боцман показал на Геньку, — работать отказываюсь. Мы все будем работать столько, сколько потребуется, а он нет. Мы здесь, сибиряки на целине, все мы делаем одно дело — строим коммунизм. Это наша слава на многие века. И эту славу делить со Шмелевым я не желаю. Считаю позорным для себя, для всех. Предлагаю резолюцию: стоянку в Юшаре не более двенадцати часов — раз. Запретить Шмелеву работать в машине сверхурочно — два. Не пропадем без него.

— Подумаешь, наказал! — засмеялся Шмелев. — Шибко сознательный.

— Ты, Генька, большая стерва, — сказал с места Пиварь.

— Тихо! — крикнул Бабков, стуча пробкой графина по стакану.

— Зато я откровенный, а ты свое нутро запрятал, перед начальством выслуживаешься. До первой рюмки, а там снова «вразнос» пойдешь. Знаю тебя как облупленного.

Пиварь поник головой.

— Прекратите! — закричало несколько человек.

— Дайте мне слово, Бабков, — попросил Карданов. В столовой затихли. — Мне кажется, решили мы правильно. Будем работать. Шмелев не в счет. Его поставим на обычную палубную вахту. Без него справимся. Я верю Семену Григорьевичу, верю вам, что стоянку в Юшаре можно довести до двенадцати часов. Уверен, что и остальные наши суда также отзовутся на эту радиограмму.

За резолюцию, предложенную Шестаковым, голосовали все, за исключением Геньки. Он сидел презрительно поглядывая на собравшихся, положив ногу на ногу и крепко сцепив на колене руки, искал чьего-нибудь взгляда, сочувствующего или осуждающего, но на Геньку никто не смотрел. Казалось, что его нет в столовой. Его перестали замечать. Даже Тюкин.

Вечером между Шмелевым и Тюкиным произошел такой разговор.

— Погорели мы с тобой, Сашка, как шведы под Полтавой, с этими сознательными, — раздраженно буркнул Шмелев, укладываясь на койку. — Ничего не заработаем. Гонят, гонят, сами не знают куда. Этак пойдем — рейс за месяц кончится. Шарага!

Тюкин неуклюже повернулся, молча посмотрел на дружка и совсем неожиданно для него проговорил:

— Да брось ты! Всё равно. Скорей бы кончался рейс. Того и гляди погибнешь на этих самоходках. Меньше стоять будем — скорей домой попадем.