Юрий Клименченко - Неуютное море

Карданов ушел, а Марков подозвал парня:

— Ну, давай документы, Смирнов Владимир, раз капитан согласился тебя взять.

На площадке Карданова остановила девушка в голубом платье и белых босоножках. Она взглянула на него неправдоподобно-синими глазами и спросила:

— Скажите, вы не знаете, где находится затон «Юный водник»? Там стоят баржи.

Карданов удивился:

— Что вы, тоже идете на перегон?

— Да, иду.

— Кем же?

— Синоптиком.

Карданов скептически посмотрел на девушку. Такой серьезный переход, а назначают какую-то совсем юную девицу. Надо будет сказать Маркову. Тут опыт нужен, и большой. Он еще раз посмотрел на девушку. Правда, когда вглядываешься в ее лицо, оно не кажется таким уж молодым, видны еле заметные морщинки. Сколько ей может быть лет? Что-нибудь около двадцати пяти. А глазищи какие!

Они вышли на улицу.

— Так вот что, — начал объяснять капитан. — Сядете на автобус номер… Впрочем, давайте я вас немного провожу. Нам по пути. Перейдем через мост, а там уж найдете сами.

Девушка поблагодарила, и они не торопясь пошли рядом.

— Не боитесь идти в такое плавание?

— Я ничего не боюсь, — тряхнула короткими, подстриженными по моде золотистыми волосами девушка.

— А я вот боюсь, — рассеянно отозвался Карданов, думая о слабом закрытии трюмов.

— Зачем же вы нанялись тогда? Сидели бы дома.

Карданов засмеялся:

— Не могу. Дело заставляет.

— Ну если так, то привыкайте. Люди ко всему привыкают. Вы случайно капитана Карданова не знаете?

— Карданова? — Андрей Андреевич сделал удивленные глаза, улыбнулся и хотел уже представиться, но передумал. — Карданова? — повторил он. — Знаю, даже очень хорошо. А почему он вас интересует?

— Мне придется с ним плыть на одном судне. Я назначена на «Ангару». Скажите, что он за человек?

— Как вам сказать. Мне лично он нравится. Симпатичный парень.

— Молодой?

— Ему тридцать пять. Приличный мужчина и, между прочим, холостяк…

Девушка вспыхнула. Глаза ее сделались сердитыми, темными.

— Я замуж за него выходить не собираюсь. Понятно? Мне с ним работать надо. Во всяком случае мне повезло, если он, как вы говорите, хороший человек.

Карданов утвердительно кивнул головой:

Вам повезло, это верно. А вот ему… М-да.

— Что это за «м-да»?

— Вот ему, кажется, не повезло.

— Это почему же?

— Там, вероятно, нужен опытный, знающий Север синоптик.

— А я вот как раз и есть «опытный и знающий Север синоптик». Два года зимовала в Амдерме, один год на Диксоне и один на мысе Челюскин. Вот так. «М-да!»

— Тогда простите. Вы, оказывается, настоящая полярница. Сколько же вам лет?

— Женщинам такие вопросы не задают, — улыбнулась девушка. — Но вам по секрету могу сказать. Много. Двадцать шесть. Успокоились?

Они перешли через мост. У здания Академии наук остановились. Скрипя тормозами, подкатил сине-белый нарядный автобус.

— Ваш. Садитесь, — поддержал за локоть девушку капитан. — Где выходить, спросите у кондуктора. Она знает. Привет Карданову, если увидите.

Автобус тронулся. Девушка обернулась и крикнула:

— Спасибо. От кого привет?

Карданов помахал рукой. Автобус скрылся за поворотом.

Удачно, что синоптик оказалась бывалой, хорошо знающей район. Но зачем у нее такие синие глаза, мальчишеская прическа и никакой серьезности? Ведь ее мнение по многим вопросам будет решающим. Надо сказать, что и он вел себя не очень серьезно.

Андрей Андреевич почему-то с сожалением вдруг вспомнил, что за эту стоянку не сходил ни в кино, ни в театр.

Утром в «образцовой» пивной на улице Гоголя посетители обычно отсутствовали. В углу, положив руки на застекленный столик, сидел пьяный Пиварь. Он был всё в той же чисто выстиранной голубой робе, его глаза бессмысленно смотрели на развалившегося на стуле Геньку Шмеля. Генька крутил головой, подмигивал толстой официантке, стоявшей у стойки со сложенными на животе руками, и как бы приглашал ее принять участие в веселом развлечении.

— Слушай, Степан Прокофьевич, — ласково говорил он. — Не будь жлобом. Такое дело надо спрыснуть. Мы с тобой попали на одно судно, уходим в дальнее плавание — и вдруг всухую. Ни боже мой! Расколись еще на пол-литра. Ну? Давай четвертной, я смотаюсь. Да не бойся, с первой получки отдам. Счет немецкий. Фифти-фифти. Ну?

— Хватит. Мы ведь уже спрыснули. Мне хватит. Я уже, пожалуй… того… а? — вяло отказывался Пиварь.

— Ты? Как стеклышко. Брось, не придуривайся, — горячо убеждал Генька.

— Чего ты понимаешь. При-ду-ри-вайся. Я слово начальнику дал. Сказал, что не буду пить совсем. Честное слово, понимаешь? Вот он меня и взял.

— Правильно сделал. Больше пить не будешь. Сегодня последний раз и амба. И я не буду. С тобой вместе. Давай. Жалко?

Пиварь тупо посмотрел на Геньку:

— Дурак. Разве мне жалко когда было? Мне не жалко. Честное слово дал. Не понять тебе этого. Последний раз…

Пиварь порылся в кармане, выбросил на стол смятую десятирублевку, потом пятерку:

— На́. Больше нет.

Шмель схватил деньги:

— Ладно, добавлю. Ловко я твоего начальника опутал! Без всякого честного слова. Старую характеристику подсунул, а то бы ни в жизнь не взял, и плыл бы ты на нашем «клипере» один. Ну ладно. Посиди, я сейчас.

Генька выскочил на улицу. Официантка равнодушно смотрела мимо, не обращая внимания на одиноко сидевшего Пиваря. Ему сделалось грустно. По щеке скатилась пьяная, горькая слеза. Жизнь не удалась.

Служил несколько лет в Балтийском пароходстве, плавал за границу на хорошем судне, был на лучшем счету. Но потом одна пьянка, вторая, трехдневный прогул, увольнение. Капитан вызвал к себе и сказал: «Хороший ты парень, Пиварь. И работник золотой. Но больше твои „номера“ терпеть нельзя. Вся команда возмущается».

И пошло, и пошло. Ушел в портофлот. [1] Портофлот — портовый вспомогательный флот. Там такая же история. На шаландах плавал, у рыбников на сейнерах. Всё было хорошо до первой пьянки. Скатился до закопченных невских речных буксирчиков. Он, Пиварь, золотые руки. За что бы он ни брался — всё выходило. Работал и на палубе, и в машине. «Не буду больше пить. Сказал, и точка… А сегодня в последний раз. Сегодня не считается. Сегодня слово дал. Значит, с завтрашнего дня».

Хлопнула входная дверь, вернулся Шмель:

— Сонечка! Пару бутербродов с колбасой и еще бутылку пива. Держи посуду, Степан.

Генька разлил под столом водку. Официантка отвернулась к буфету, делая вид, что не замечает нарушения правил.

— Ну, будем здоровы, Степан Прокофьевич. За счастливое плавание на «Ангаре», Скол! [2] Скол (англ.) — ваше здоровье. — стукнул донышком стакана по столу Шмель и быстро опрокинул содержимое в рот.

Пиварь поднес стакан к губам, сморщился, с трудом выпил. Ему было нехорошо.