Тур Хейердал - Обезьяна на мачте

Если в камбуз вход был воспрещен раз и навсегда, то в капитанскую каюту можно было входить только с разрешения — он это прекрасно знал. Научившись лазать по лестницам, он в тихое время, после обеда, осторожно поднимался на среднюю палубу и останавливался на пороге каюты капитана. В том случае, когда капитан его не замечал, он переминался с ноги на ногу и тихонько-просительно урчал с закрытым ртом.

— Ну, поди посмотри! — говорил обычно капитан, и тогда Соленый подбегал к большому зеркалу и становился на задние лапы.

Так и есть, другая собачонка опять была тут как тут. Иногда ему казалось, что она ничего себе, а иногда по выражению ее морды он решал, что она замышляет что-то недоброе. Он долго с ней переглядывался ненавистным взглядом, потом злобно рычал, чтобы ее спугнуть, тыкаясь носом в холодное зеркало. Окончательно разозлившись, он с лаем бросался вперед, и передние ноги соскальзывали у него на пол. Собака исчезала. Уверенный, что ее прогнали, он успокаивался и шел поздороваться с капитаном.

— Дуралей ты, дуралей! — произносил капитан, и пес безошибочно понимал, что это значит: «Славный ты, хороший пес», и поталкивал плечом колено сидевшего у стола капитана, чтобы тот его погладил…

Вопреки тому, что думают люди, начитавшиеся старых историй про матросскую жизнь, из отпусков на корабль никто из матросов не возвращался пьяным... Эти советские матросы на корабле были все равно что на производстве во время плавания и не были похожи на тех красочных, но разнузданных морячков, которые возвращались с берега с залихватской песенкой "Йо-хо-хо! И бутылка рома!.." Поэтому, если кто-нибудь и выпивал на берегу, то понемногу и потихоньку, чтобы не было заметно, и спешил скрыться с глаз товарищей, чтобы не иметь удовольствия любоваться собственным, очень противным портретом в очередном номере корабельной стенной газеты.

К сожалению, старый и отличный матрос Мартьянов имел некоторую слабость к вину. О том, что он выпил, можно было догадаться только по тому, что он держался очень прямо, был подчеркнуто вежлив и неприступен до надменности. И еще по запаху чеснока, которым он «забивал» предательский дух алкоголя. Однажды он вернулся с берега твердой походкой, суровый и высокомерный, в сопровождении Соленого, который ходил с ним на берег гулять. Никто бы ничего и не заметил, если бы не выдал Соленый. Боцман, присев около него на корточки, чтобы погладить по случаю возвращения на борт, вдруг сморщился и отшатнулся. От собаки невыносимо несло чесноком. Пока Мартьянов выпивал и закусывал, щенок подобрал упавшую на пол дольку чеснока и от скуки добросовестно ее сжевал.

Матросы до упаду хохотали, нарочно подходили понюхать, как Соленый наелся чесноку. А на другой день в стенгазете была карикатура, как Мартьянов вместе с собакой выпивают и закусывают чесноком и вместе, выпивши, возвращаются на корабль. Собака выглядела очень надменной. Мартьянов ходил три дня мрачный. И, кажется, перестал злоупотреблять не только чесноком, но и тем, что им закусывают.

Так к разным, в основе правдивым, но весьма преувеличенным юмористическим легендам, которые начали сознавать матросы о собаке, прибавилась еще одна: как Соленый в благодарность за то, что Мартьянов подобрал его, отучил своего приятеля от выпивки во время отлучек на берег.

Другая полулегенда была о том, как он лаем разбудил вахтенного в то время, когда ночью в дождь какой-то неизвестный в иностранном порту хотел пробраться на судно. Что-то в этом роде действительно было, только роль и значение в этом эпизоде Соленого были из любви к нему очень преувеличены.

Все эти легенды и анекдоты начали слагаться, когда он уже подрос и стал сильным, рослым псом огненно-рыжей масти. Он проплавал на корабле целый год, побывал и в южных и в северных водах, и во многих портах, и уже простоял «в ремонте» два месяца в Одесском порту, к которому был приписан корабль.

Тут он вдоволь побегал по берегу, познакомился со многими собаками, портовыми и корабельными, и каждый день по нескольку раз купался со своими матросами в море.

Команда «Камы» еще больше стала гордиться своей собакой. Соленый любил воду. Он бесстрашно далеко заплывал в море вместе с матросами и, если не было большой волны, нисколько не боялся. Когда ему казалось, что пора возвращаться, он просто заплывал вперед и начинал плечом толкать человека обратно к берегу. Это уже была не легенда. Все на берегу видели, до чего «морская» собака на «Каме», удивлялись, завидовали, гадали, откуда у нее такие способности, и приходили к выводу, что в роду у нее была собака-водолаз.

Ему было уже полтора года, когда жизнь его перевернулась. Соленый, всегда в плавании ни на десять шагов не отходивший от своих матросов во время прогулок на берег, после привольной одесской жизни, где можно было уходить надолго и всегда можно было вернуться на борт, не опасаясь, что корабль уйдет, попал в тот самый иностранный порт, где он родился, – впрочем, место это он решительно не помнил.

Он погулял с матросами, вернулся на борт, потом увидел очень интересную собаку, с которой ему захотелось побегать и поиграть, и сделал то, чего никогда не делал: никем не замеченный сбежал по трапу на берег.

С собакой они быстро познакомились, выяснили, что друг друга не боятся и не угрожают друг другу – значит, компания для обоих вполне подходящая. Чужая собака предложила пробежаться вдоль берега наперегонки, и они побежали. Потом они помчались вдоль заборов, останавливаясь у каждых ворот, чтобы подразнить дворовых собак, вместе загнали на дерево злющего, зеленого от старости кота и очутились очень далеко от порта. И тут Соленый вдруг, насторожив уши, замер и опомнился. Издалека донесся прощальный гудок уходящей в море «Камы».

Приятель Соленого удивленно смотрел, как тот вдруг во весь мах кинулся вдоль берега к порту. Соленый был вне себя от тревоги и волнения. Выскочив на пирс, он, чуть не сшибая с ног встречных, мчался к причалу.

Вот на этом месте полчаса назад был трап, он ясно чувствовал запах смолы, мокрого дерева и следы ботинок матросов. Следы были кругом свежие, знакомые, недавние, и все они вели сюда, к каменному обрыву, за которым была пустота, а дальше расстилалась гладь воды. Корабля, который ушел в открытое море, он не видел, до него были уже километры шумящего, взволнованного моря.

Ни на что не надеясь, пес обежал все причалы, добежал до конца каменного мола, где стоял небольшой маяк. Всюду был камень, а вокруг него — вода. Он вернулся к тому месту, где был трап и сильнее всего чувствовались следы людей, сел там и решил ждать.

Утром его попробовали прогнать, но он так ощетинился и зарычал, что сторож предпочел отойти. Потом голод и жажда заставили его уйти, и он поплелся в город.