Андре Лори - Капитан Трафальгар [litres]

– Живо! – крикнул он нам, – бегом на набережную!.. «Эврика» ожидает нас там под парусами, а негодяй в наших руках!..

Не дав себе даже времени ответить, я схватил Флоримона на руки и бросился бежать со всех ног. Отец мой и Белюш, подхватив Клерсину под руки, бросились следом за нами.

Все это случилось так быстро, что никто из присутствующих, видевших похищение Вик-Любена, не успел даже отдать себе отчета в происходящем, и, прежде чем они могли сообразить, в чем дело, мы уже добежали до лестницы набережной и сели на шлюпки, ожидавшие нас у лестницы. Матросы не особенно бережно сбросили в одну из них свою тяжелую ношу, и по команде Белюша «отваливай!» шлюпки понеслись, как стрела, к ожидавшему их клиперу.

Проворно взобраться по трапу, оттолкнуть ногой лодку, в которой находился злополучный констебль, и отдать швартовы было делом одной минуты… Затем, дав свисток, «Эврика», победоносно распустив свои паруса, точно чайка, скользнула по черным волнам Миссисипи и стала уходить в открытое море.

На набережной собиралась толпа. Раздавался призывный звук труб, поднялась тревога, на солнце сверкало оружие. Но прежде, чем какое-либо таможенное судно могло пуститься за нами в погоню, мы уже были вне их досягаемости.

Теперь все мы были вместе, все собрались на палубе «Эврики»! Розетта и Флоримон обнимали отца, счастливого, радостного и довольного, улыбающегося на своем большом командирском кресле. Клерсина плакала от радости. Белюш молча потирал руки с выражением полного удовольствия. Отец мой и я чувствовали себя так легко и прекрасно, как будто у каждого из нас свалилась громадная тяжесть с плеч. Наконец после долгих ласк, объятий и поцелуев со своими детьми командир подозвал меня к себе и обнял нас всех трех одной левой рукой, затем, нагнувшись ко мне, сказал вполголоса:

– Благодарю тебя, сын мой!

Одно это слово с избытком вознаградило меня за все.

Розетта рассказала нам, что отец ее, не будучи в состоянии примириться с мыслью, что мы арестованы, и зная, что около десяти часов утра нас проводят в здание суда, решился смело пройти по «байю» Ла-Фурш в устье Миссисипи и притаиться вблизи набережной. Затем он отправил Белюша в сопровождении пятнадцати человек матросов к зданию суда, приказав им ожидать нашего выхода, и в случае, если бы нам еще не была возвращена свобода, силой отбить нас. Но заметив, что никакая опасность не грозит нам, Белюш, при виде бесновавшегося Вик-Любена, остроумно вздумал воспользоваться имевшими в его распоряжении силами и похитил этого негодяя, имея в виду рассчитаться с ним по-свойски на «Эврике».

Скромный слуга с обычной своей застенчивостью принимал наши приветствия и поздравления.

Между тем портовый семафор усердно работал. В тот момент, когда мы проходили под ветром у форта, преграждавшего доступ к крайнему пункту дельты Миссисипи, немного ниже Нового Орлеана, мы увидели маленький беленький дымок, – и ядро дало рикошет в воду, на расстоянии каких-то двухсот метров от «Эврики».

– Белюш, – с улыбкой сказал Жан Корбиак, – надо ответить этим господам! Распорядись сделать салют в двадцать один выстрел, мой друг!..

Последний выстрел наших орудий тихо замер над водой, заглушенный громким «ура!» всего экипажа, в тот момент, когда Новый Орлеан окончательно скрылся из виду.

Все, что здесь рассказано одним духом, капитан Нарцисс Жордас передавал мне в продолжение двух длинных вечеров. Зайдя к нему несколько дней спустя, я попросил его дополнить то, что мне уже было известно, и сообщить о дальнейшей судьбе Капитана Трафальгара, а также остальных участников всех этих происшествий.

Вот что он рассказал мне в ответ на эту просьбу.

– Я уже говорил вам, – начал он, – что матросы «Эврики» втащили в шлюпки два тюка, обвернутых в одеяла.

В одном из этих тюков был завернут констебль, приятель Вик-Любена, которого мы так и оставили в шлюпке, оттолкнув от судна по направлению к набережной. Но как вы думаете, что предстало нашим взорам в тот момент, когда развязали на палубе «Эврики» второй тюк? Целая живописная компания, состоящая из Вик-Любена, шевалье Зопира де ла Коломба, его кота Грималькена и неизменной кожаной сумки. Все это тесно связанное вместе взаимно душило друг друга, мяукало, билось как рыба об лед и царапалось изо всех сил. Только сумка вела себя с достоинством и оставалась пассивной в этой бесплодной и бессмысленной борьбе!

С большим трудом нам удалось, наконец, высвободить бедного шевалье де ла Коломба, поставить его на ноги и отблагодарить как следует за его благородное мужество, с каким он выступил за нашу защиту, а затем извиниться перед ним за неумышленное похищение его из Нового Орлеана.

Но шевалье, вспомнив свои обычные придворные манеры, со свойственной ему во всех случаях жизни чрезвычайной вежливостью и любезностью прервал наши извинения следующими словами:

– Ах, ради Бога, не извиняйтесь! Право, я крайне признателен тому счастливому случаю, который привел меня к вам и ввел в ваше милое общество, особенно если вы возвращаетесь обратно во Францию!.. Я только позволю себе попросить вас разрешить мне уплатить за проезд по возвращении на родину, так как в данный момент я совершенно разорен, разорен, как говорится, до нитки!.. Да, если бы вы только могли себе представить, друзья мои, что эти бессовестные адвокаты и полицейские заставили выстрадать меня в течение этого месяца, под предлогом доставки мне каких-то мнимых сведений! Теперь я пришел к тому убеждению, что, быть может, и наследство мое не что иное, как сказка из «Тысячи и одной ночи»!.. А между тем они взяли у меня все, решительно все, до последнего цента, – даже часы мои!

Действительно, те двое часов, которыми так гордился шевалье, со всеми их многочисленными брелками, отсутствовали, весь его костюм был сильно потерт и говорил о скудости средств его владельца. В напудренном паричке его почти не оставалось волос; даже Грималькен казался голодным, до того был тощ.

Мы, конечно, поспешили тотчас же успокоить бедного шевалье, уверив его, что мы рады такому гостю на «Эврике» и что ни о какой плате и речи быть не может, что, по-видимому, очень порадовало беднягу. Затем мы немедленно принялись восстанавливать силы почтенного Зопира де ла Коломба и его знаменитого Грималькена, «кота в сапогах».

Теперь мы уже находились не в американских водах, а в открытом море. Вследствие чрезвычайной быстроты хода «Эврики» мы были недосягаемы для любой погони. Перед нами расстилалась, при ослепительном блеске тропического полудня середины июня, лазуревая гладь Мексиканского залива. Ветер слабел понемногу; только одни верхние паруса еще вздувались, заигрывая с запоздалым ветерком в верхних слоях воздуха. Ни одно облачко не нарушало ясности небесной лазури; ни один взмах крыльев не нарушал торжественной тишины, царившей вокруг. Под благодатным влиянием этого полуденного часа всеобщего отдыха, покоя и сна само море казалось дремлющим и как бы опустелым. Лишь изредка всплескивала кое-где рыба, выскакивая на мгновение из воды. Под водой, в борозде, оставляемой «Эврикой», едва заметно угадывались черные спины акул, следовавших за судном от самого берега, голодных, но терпеливых, как всегда.