Глеб Голубев - К неведомым берегам

В полдень наступает самый ответственный момент. Его все ждут с интересом и волнением: штурман «берет солнце», определяет местоположение корабля.

Инструменты у них самые примитивные. Основной — «матка», простейший компас, жалкая игрушка магнитных аномалий и бурь. Даже секстан еще неизвестен. Высоту солнца над горизонтом, а следовательно, свою широту определяют градштоком — деревянной рейкой с передвижной поперечной крестовиной. Немножко точнее был квадрант. Но пользоваться им даже при небольшой качке становилось невозможно.

А для определения второй координаты — долготы вообще никаких инструментов практически не было. Нет еще не только хронометров, но и обычных пружинных часов. Пользуются песочными, а в хорошую погоду и солнечными часами, как во времена древних греков. Вахтенный матрос следит, как пересыпается в часах песок, переворачивает их и отбивает склянки ударом в маленький колокол.

Громадные и неуклюжие маятниковые часы, которые везет с собой Делиль, большая редкость. Это научные приборы, а не часы.

Определялись по счислению, отсчитывая пройденный путь от мыса Вауа при входе в Авачинскую бухту, каждый час замеряя скорость по лагу и делая поправки на боковой снос под влиянием ветра.

Лаг в те времена был дубовой дощечкой в виде сектора, укрепленной на конце тонкого линя, размеченного через равные промежутки узелками. Сектор утяжеляли свинцом, чтобы свободно плавал в воде острым кончиком вверх. Один матрос бросал его за борт, а второй, засекая этот момент, пускал в ход «склянки» — полуминутные песочные часы. Оставалось только считать, сколько узелков на разматывающемся лаглине пробежит между пальцами за полминуты. Получалась скорость корабля в узлах — в милях за час.

А поправку на ветер приходилось делать на глаз — по изгибу кильватерной струи за кормой. И конечно, глаз тут требовался острый, наметанный. Только большой опыт и высокое мастерство судовождения могли восполнить недостаток навигационных приборов.

Все дальше они заплывают на север. Теперь Алексей Ильич много времени проводил на палубе, словно его сразу излечил от всех хворостей и недугов хмельной воздух неизвестных просторов. Но командовали вахтенные начальники, Чириков им не мешал. Вдруг возникнет среди ночи призрачной тенью возле рулевого, в самый унылый час тягостной «собачьей вахты», присядет на корточки возле нактоуза, проверяя по компасу курс, потом встанет, послушает невидимый в темноте океан, посмотрит наверх, на смутно светлеющие над головой паруса — и так же тихо покинет шканцы.

А на рассвете, смотришь, капитан стоит где-нибудь на баке, крепко расставив ноги. Склонив голову и сдвинув парик, чтобы не мешал, внимательно слушает, как журчит вода под форштевнем. Постоит, послушает, удовлетворенно кивнет — и пойдет дальше, сутулясь и заложив руки за спину...

Лицо у него посмуглело, стало покрываться здоровым морским загаром.

Радует Чирикова, что все пока спокойно. Уверенно ведут корабль по неведомым водам его штурманы. Правда, Чихачев все свободное время проводит в каюте француза. Но вахты свои стоит исправно, так что Алексей Ильич никаких внушений ему пока не делает.

Зато Плаутин крепко следит за порядком, старается за всех офицеров. Даже сменившись с вахты, снует по всему кораблю крадущейся походкой, неожиданно возникает то на баке, то в трюме, слышно, как строго распекает кого-нибудь. Провинность он всегда найдет.

И младшие штурманы не нуждаются в капитанской опеке. Елагин отлично берет солнце, ведет журнал, вечером несколько раз проверит, залито ли масло в нактоузные лампы. А Дементьев в свою вахту непременно поднимет все паруса, какие позволяет ветер, чтобы поскорее мчаться навстречу открытиям — и с улыбкой поглядывает на капитана.

Но плыть нелегко. Почти все время погода стоит пасмурная. Определиться удается не каждый день. Днем и ночью небо плотно затягивают тяжелые низкие облака — ни звезд, ни солнца. Так что и широту оставалось прикидывать на глазок.

«Мы должны были плыть в неизведанном, никем не описанном океане, точно слепые, не знающие, слишком ли быстро или слишком медленно они передвигаются и где вообще находятся. Не знаю, существует ли на свете более безотрадное или более тяжелое состояние, чем плаванье в неописанных водах. Говорю по собственному опыту и могу утверждать, что в течение пяти месяцев этого плавания в никем еще не изведанных краях мне едва ли выдалось несколько часов непрерывного спокойного сна: я всегда находился в беспокойстве, в ожидании опасностей и бедствий...»

Это вспоминает Свен Ваксель о плавании на «Святом Петре». А ведь у Чирикова практического опыта плаваний было поменьше, чем у Вакселя, зато ответственности — больше. Он был капитаном, «вторым на борту после бога», как говорят англичане.

Двадцать седьмого июня с утра погода была малооблачна, даже показалось солнце. И вдруг — тревога!

«В начале 12 часу между N и NO оказался вид подобно горам, того ради для подлинного рассмотрения стали держать по компасу на NO».

Неужели чаемая Земля Американская?!

Но нет, скоро стало ясно: это не снежные шапки на вершинах гор, а облака. Алексей Ильич приказал ложиться на прежний курс.

Шестого июля вечером всех всполошил новый признак близкой земли. Первым его заметил лучший стрелок и охотник Никифор Панов:

«Ветр самой малой, явилось в море много цветов плавающих, видом в воде зеленые и желтоватые, которые надеялись, что трава, того ради отдрейфовали и бросали лот и ста саженями земли не достали. Цветы осмотрели, что оные не травяные, токмо сгустившаяся вода наподобие киселя, каких обычайно много выбрасывает на морские берега...»

Наука о море еще так молода, что медуз считают «сгустившейся наподобие киселя» морской водой...

Но вот тринадцатого июля в журнале появляется столь важная запись, что делают ее прямо поперек всей страницы:

«Увидели береговую утку».

На следующий день новая запись: «В прошедшие сутки видели одну береговую утку да чайку, два древа плавающих старых».

Теперь сомнений уже нет: земля близка!

«14 июля 1741 году пополудни. В начале часа увидели круг судна отменную 1 воду широкими и долгими полосами, цветом очень белую, и таких полос видели три, чего ради отдрейфовали и метали трижды лот, токмо земли ста саженями не достали, а как дрейфовали, то с первой полосы, которая была длиною с полверсты и шириною с двести сажен, с оной сдрейфовало, потом нанесло на другие полосы, которые были меньше, а признаваем, что оные отменны 2 воды от идущей вместе собравшейся мелкой рыбы, а подлинно отчего такая отменная вода была — знать не можно...»

1 Тут в смысле: необычную. 2 А здесь в смысле: другую, отличную, непохожую.