Артуро Перес-Реверте - На линии огня

И переводит взгляд на мальчика:

– Сумеешь вернуться туда?

– Сумею, господин лейтенант, – без раздумий отвечает тот.

– И так, чтоб не подстрелили?

– Там – сарай, птичник и здоровенный бак с водой… Проползу между ними, никто и не заметит.

– Уверен?

– Уверен. Я уже бывал там.

– Ну ладно… Скажи капралу Лонжину – мы ничего не можем для него сделать. Пусть дождется темноты и попытается прорваться. Понял?

– Понял.

– И еще скажи, что, если здесь не удержимся, займем оборону в кооперативе, где торговали оливковым маслом. Это почти на выезде из города.

– Ладно.

– Сможешь объяснить им, как туда пройти в темноте? Ну, тем, кто останется в живых…

– Конечно. Я вообще могу остаться с ними и проводить.

– Это было бы здорово. Так, а теперь все повтори.

Мальчик скороговоркой, как отвечают урок, повторяет задание. Пардейро с улыбкой ласково щиплет его за щеку:

– Ты в школу-то ходишь, Тонэт?

– Ходил, пока учителя не убили.

– Красные?

– Фалангисты.

Это сказано со свойственным детям безразличием. Сказано так, словно для этого мальчика, так недолго живущего на свете, убивать или умирать – в порядке вещей, самое что ни на есть обычное дело.

После этих слов ненадолго повисает неловкое молчание. И только чтобы нарушить его, Пардейро наконец произносит:

– Ты, паренек, замечательный связной.

– Спасибо, господин лейтенант.

Тот отходит от окна.

– Ну давай, отправляйся. Провожу тебя до дверей.

Вслед за венгром они спускаются по лестнице. У подножия, на облицованном плиткой полу – пятна крови и гипсовая пыль. Здесь, когда взяли дом, добили штыками троих раненых, оставленных республиканцами при отступлении, – ну не в плен же их было брать. Предварительно сняв снаряжение, гранаты, фляги и достав из карманов сигареты, трупы красных отволокли в подвал, где уже лежали двое убитых.

– Осторожно, Тонэт… Погоди-ка…

Чуть высунувшись из-за двери черного хода, Пардейро оглядывает улочку. Красные еще не обстреливают ее, но какой-нибудь снайпер мог притаиться в соседних домах.

– Прикрой его и проводи докуда сможешь, – говорит он Кёруту.

– Слушаюсь.

Проверив, заряжено ли оружие, он бегом пересекает открытое место, приникает к земле у полуразрушенной стены и, выставив винтовку, наблюдает за улочкой.

– Ну, теперь беги, малыш. – Пардейро хлопает его по плечу. – Желаю удачи.

Тонэт, облизнув губы, пулей мчится вперед, перемахивает через рухнувшие стропила и исчезает за стеной. Венгр, поднявшись, оборачивается к лейтенанту и по его кивку идет следом за мальчиком.

Пардейро смотрит на часы: без четверти двенадцать и жара адова. Он уже скинул френч, и промокшая от пота рубашка липнет к телу. Как же еще далеко до ночи, до темноты. И неизвестно, продержится ли до тех пор «Дом Медика», но помочь капралу Лонжину и его людям он не может. Ему бы эту позицию удержать. Лейтенант знает, что красных перед ним – до батальона и что положение его незавидно.

С автоматом через плечо, запыленный и запыхавшийся, появляется сержант Владимир. Он обошел позиции и готов доложить. Боеприпасов, по счастью, достаточно, в домах нашлась кое-какая провизия, есть вино, так что можно утолить жажду и даже побриться, что Пардейро, блюдя достоинство офицера, и сделал, благо на рассвете ординарец направил бритву и приготовил брусочек мыла.

– Красные обложили капрала Лонжина, – говорит лейтенант, покуда они поднимаются наверх.

Сержант морщится. Ибо понимает: возьмут «Дом Медика» – рано или поздно жди гарантированный удар во фланг.

– Мы можем что-нибудь сделать, господин лейтенант?

– Ничего мы не можем… Все зависит от них. Либо прорвутся, либо все там и лягут.

Глухие удары черепицы и обломков о стены. Еще одна мина разорвалась на улочке, по которой скрылись Тонэт и легионер. Пардейро высовывается в окно – и тотчас прячет голову, чтобы какой-нибудь зоркий стрелок не взял на мушку. Площадь по-прежнему пустынна, если не считать нескольких трупов, лежащих на ослепительном, беспощадном солнцепеке.

– Думаю, красные усилят напор, потому что мы их задерживаем. Скажи нашим, что в случае чего будем медленно, в порядке, повзводно отступать к зданию кооператива… Ясно?

– Ясно.

– Если все же дойдет до этого, последними отходят те, кто сидит в церкви. Я буду с ними.

– Может, мне поручите, господин лейтенант? – с машинальностью профессионала предлагает сержант.

Пардейро с трудом удается подавить улыбку. Если придется отступать, церковь станет настоящей мышеловкой, но он, хоть и недавно в Легионе, успел уяснить себе, что сержант Владимир не склонен ни к красивым фразам, ни к героическим жестам. Как и у капрала Лонжина, венгра Кёрута и прочих, здесь действует доведенный до автоматизма стереотип поведения: легионер – первый в атаке, последний – в отступлении. Это кастовая гордость, предполагающая отвагу и стойкость. Когда командир вызывает желающих умереть, шаг вперед делает вся рота. Без раздумий, без сомнений – и лишь по той простой причине, что так поступают все. Так было всегда, так есть и так будет. Потому что это – Легион. Свежеиспеченный младший лейтенант Пардейро в свое время по доброй воле выбрал службу в нем – и вот сейчас сидит здесь весь в пыли и пороховой копоти, и выпитое вино выпаривается по́том.

– Нет, церковь оставь мне, – отвечает он. – Проследи, чтоб раненых, которые могут двигаться, увели загодя, не в последнюю минуту. А то застрянут сами и нас задержат. А бросать их здесь – не годится.

– А лежачих?

– Тех оставишь.

Они смотрят друг на друга, ничего не добавляя к сказанному, – все понятно без слов. Франкисты и республиканцы знают и принимают как должное неписаные законы: мавров, легионеров, рекете, фалангистов, с одной стороны, и офицеров, политкомиссаров, интербригадовцев – с другой, раненые они или нет, обычно в плен не берут. Допрашивают и расстреливают. Не говоря уж о тех, кого убивают в горячке боя, даже если они сдаются. На войне рыцарство оставляют для романов.

Над крышами в отдалении прокатывается артиллерийский залп. Сержант хмурит лоб под надвинутой пилоткой:

– Восточная высота вроде бы еще сопротивляется.

– Да. Но западную мы потеряли.

Сержант задумчиво кивает:

– Господин лейтенант…

– Ну?

– Как считаете – могут нас окружить?

Пардейро пожимает плечами:

– Могут. Однако приказано держаться до последнего.

Русский, сняв пилотку, вытирает мокрые от пота волосы – очень светлые и очень короткие:

– А что будет после этого кооператива?

– Иными словами, если мы и там не выстоим?

Тот не отвечает. Снова натягивает пилотку и устремляет на офицера по-уставному внимательный взгляд своих татарских глаз.