Генри Генри де Вэр Стэкпул - Голубая лагуна

– А теперь твое дело пропало, – заявил хитроумный моряк, – воды больше нет.

– В море есть.

– А все-таки мыться нечем до завтрашнего дня, – рыбы не позволяют…

– Я хочу умыться, – ворчал Дик, – хочу окунуть лицо в черпак, как ты; да и Эмми тоже не умывалась.

– Мне не надо, – пролепетала Эммелина.

– Ну, куда ни шло, спрошу-ка я у акул, – объявил Баттон, как бы приняв внезапное решение. Он перегнулся через борт, почти касаясь лицом воды.

– Гей, там! – крикнул он, потом наклонил голову на бок, прислушиваясь; и дети также заглянули за борт, сгорая любопытством.

– Гей, там! да что вы там, заснули, что ли? А, да вот и вы! Тут у меня мальчонка с грязной рожицей хочет умыться, так нельзя ли мне зачерпнуть… О, покорно благодарю вашу честь – доброго утра, ваша честь, мое почтение!

– Что сказала акула? – спросила Эммелина.

– Вот она что сказала: «Берите хоть целый бочонок на доброе здоровье, мистер Баттон! – Очень жаль, что не могу преподнести вам рюмочку крепенького в такое прекрасное утро!» Потом засунула голову под плавник и опять уснула; по крайней мере, мне слышно было, как она захрапела…

В шлюпке имелся большой мешок бисквитов и несколько жестянок с консервами, по большей части сардинками. Пэдди же имел про запас ножик, и не успели они оглянуться, как на скамейке уже оказалась откупоренная жестянка рядом с несколькими бисквитами. С водой и с апельсином Эммелины в придачу вышел настоящий пир.

Кончив есть, они припрятали остатки и занялись установкой мачты. После этого, матрос остался стоять около мачты, оглядывая беспредельную и безгласную синеву моря.

У Тихого океана три синевы: утренняя, полуденная и вечерняя. Но самая счастливая из них это синева утра: блещущая, неясная, новорожденная, – синева неба и прекрасной юности.

– Что ты высматриваешь, Пэдди? – спросил Дик.

– Чаек, – ответил хитрец; затем добавил про себя: – Ничего, хоть шаром покати! Ох, горемычный я! Куда повернуть: на север, на юг, на восток, на запад? И не все ли равно? Пойду на восток, а они окажутся на западе, пойду на запад, – окажутся на востоке. Да и не могу идти на запад, прямо ветру в зубы. Пойду на восток, и будь что будет!

Он поднял парус и поставил его по ветру. Потом переложил руль удобно прислонился спиной и предался воле ветерка.

Отчасти в силу своей профессии, а отчасти и самого своего характера, он был так же спокоен, как если бы отправлялся с детьми на прогулку, хотя, быть может, вел их навстречу голодной смерти.

Тихий океан все еще был скован одним из тех штилей, которые возможны только тогда, когда нет бурь на большом протяжении его поверхности. Ведь половина волнений на море причиняются не местными ветрами, а бурей на далеком расстоянии.

Но сон океана был только мнимым, и тихое озеро, по едва заметной ряби которого скользила шлюпка, разбивалось на берегу Маркизских островов с громом и пеной.

По одну сторону рулевого сидела Эммелина, баюкая свою безобразную, но обожаемую лоскутную куклу. Дик, сидя по другую сторону, свесился над водой и высматривал рыб.

– Отчего вы курите, мистер Баттон? – спросила Эммелина, молча наблюдавшая за старым другом в течение нескольких минут.

– Чтобы на душе было легче, – объяснил Пэдди.

Он сидел, откинувшись назад и зажмурив один глаз, устремил другой на парус. Он чувствовал себя в своей стихии: знай себе, правь рулем и покуривай, в то время как тебя пригревает солнцем и прохлаждает ветерком. Многие на его месте сходили бы с ума от волнения, проклинали бы судьбу, взывали к Богу. Пэдди – курил.

– Ого-го! – крикнул Дик. – Смотри-ка, Пэдди!

Из сверкающих волн поднялся альбакор, перекувыркнулся в солнечном воздухе и исчез.

– Это альбакор дает козла. Видывал я их сотни раз. За ним гонятся.

– Кто за ним гонится?

– Кто? объедалы, конечно, кому же еще?

Не успел Дик осведомиться о наружности и нравах последних, как стая серебристых стрел пронеслась над шлюпкой и с шипением погрузилась в воду.

– А это летающие рыбы.

– Что ты там толкуешь? Рыбы не могут летать!

– Где же у тебя глаза?

– И за ними тоже гонятся объедалы? – боязливо спросила Эммелина.

– Вовсе не они! Да будет вам расспрашивать, – еще заврешься с вами.

Эммелина, между тем, не забывала о своем сокровище, которое прихватила с собой завернутым в старый платок; она засунула его под скамейку, и то и дело наклонялась посмотреть, цело ли оно.

Время от времени Баттон стряхивал оцепенение и поглядывал, не видать ли где «чаек», но море было пустынно, как в доисторические времена, бескрылое, безмолвное. Когда Дик принимался хныкать, старый моряк всегда находил какой-нибудь способ развлечь его. Он смастерил удочку из согнутой булавки и какой-то бечевки, случайно оказавшейся в лодке, и велел ловить рыбёшку, и Дик, с трогательной детской верой, стал «удить рыбу».

А потом Баттон начал рассказывать им разные истории. Давным-давно он провел год в Диле, где его двоюрдная сестра была замужем за лодочником.

Там он проработал год портовым грузчиком, и ему было что рассказать о своей кузине и ее муже, а особенно о Ханне; Ханна была дочкой его двоюрдной сестры – чудеснейшим ребенком, который родился с торчащими вперёд как у кролика зубами и, при появлении на свет, первым делом вцепился, как бульдог, в кулак доктора под его вопль: «Муртер!»

– У миссис Джеймс, – сказала Эммелина, имея в виду бостонскую знакомую, – тоже был маленький ребенок, и он был розовый.

– Да, да, – подтвердил Пэдди, – сначала они в основном розовые, но со временем тускнеют после стирки.

– У него не было зубов, – сказала Эммелина, – точно знаю, потому что я сунула туда палец, чтобы посмотреть.

– Доктор принес его в мешке, – вставил Дик, который все еще продолжал ловить рыбу, – выкопал его из капустной грядки; а я взял лопатку и выкопал всю нашу капусту, но там больше не было ни одного ребенка, только очень много червей.

– Жаль, что у меня нет ребенка, – сказала Эммелина, – и я бы не отправила его обратно на капустную грядку.

– Доктор, – объяснил Дик, – забрал его обратно и посадил снова, а миссис Джеймс плакала, когда я ее спрашивал, и папа сказал, что ее посадили обратно, чтобы она выросла и превратилась в ангела.

– У ангелов есть крылья, – мечтательно произнесла Эммелина.

– И еще, – продолжал Дик, – я говорил с кухаркой, и она сказала, что папа всегда чем-то пичкает детей. И я попросил папу позволить мне посмотреть, как он набивает ребенка, а папа ответил, что кухарке придется уехать за такие слова, и она уехала на следующий день.

– У нее было три больших чемодана и коробка для шляпки, – сказала Эммелина, с отсутствующим видом вспоминая тот случай.