Ольга Погодина - Остров Беринга

Вот и сейчас она привычно гремела ухватом, вытягивая из печи румяные караваи.

«Странно, – сонно подумал Лорка. – Хлеб-то поутру пекут, да и в праздник работать грешно… Ох… так ведь утро и есть!»

Ранее, тусклое, зимнее. В оконце над темной линией леса мерцала маленькая звездочка.

«Может, и отец тоже сейчас ее видит», – вдруг подумалось Лорке.

Под окнами послышалась какая-то возня. Затем грохнуло в сенях.

– Кто здесь? – раздался тихий голос матери. Однако за дверью молчали.

– Кто здесь? – громче повторила Ульяна. Она, в отличие от беспамятного с добрый месяц сына, уже зналась с местным народцем, и без особой нужды даже из избы выходить боялась: экспедичные людишки-то были с бору да с сосенки, а уж о местных и говорить не стоило, – сплошь клейменые каторжане да укшуйники [7] Укшуйник – разбойник, тать (стар.). . Потому, когда снова зашумели, к двери Ульяна пошла с ухватом.

Дверь распахнулась, ухват грохнул на пол. Ульяна обессиленно опустилась на лавку:

– Свен…

У отца с бровей и бороды свисали сосульки, шапка и ворот тулупа заиндевели.

– Отец! – Лорка рывком выпрыгнул из постели, прижался к холодному рукаву. Враз устыдился подступивших слез и принялся помогать отцу снимать задубевшую с мороза одежду.

Он много раз представлял себе эту встречу – еще до отъезда, в Якутске, в пути, в горячечном бреду – и всегда он, Лорка, вот так подбегал к нему, тыкался в отцовский рукав, а суровое лицо отца расцветало улыбкой.

Но сейчас улыбки не было. Высохший, небритый, злой этот человек был почти незнаком Лорке:

– Пошто приехали? – сняв сапоги и опускаясь на лавку, спросил он. – Стряслось что?

Лорка, растерянный этим будничным вопросом, поймал взгляд матери. Ульяна закусила губу и отчаянно замотала головой.

Отец тем временем достал из-за пазухи флягу, опрокинул остатки в рот.

– Пахнет хорошо, – крякнув, сказал он. – Хлебом-то угостишь?

Мать опомнилась, метнулась к печи. Отец руками отломил горбушку, уткнулся в нее носом.

– М-м-м… хорошо! – закрыв глаза, откинулся на стуле и с наслаждением принялся жевать.

Тишина воцарилась такая, что ее, казалось, можно резать ножом. Дожевав хлеб, отец снова приник к фляге. Потом достал дорожную чернильницу и спросил:

– А бумаги казенной, случаем, не запасли?

– Вот. – Лорка видел, что мать с трудом сдерживает слезы. Однако она, стараясь себя не выдать, молча достала привезенную из Якутска кипу бумаги, положила на стол. Смахнув на пол крошки, отец облокотился на стол:

– Рапорт писать немедля должно. Чирикова я отпустил спать, сомлел он все же малость на обратном-то пути. Напишу, отправлю с вестовым капитан-командору – после поговорим.

Мать отнесла Лорке теплого молока и хлеба прямо в постель. Поев, Лорка какое-то время маялся бездельем под мерный скрип пера отца, однако потом снова уснул.

Проснулся он снова в темноте. Где-то за печью, – там, где родительская кровать была огорожена занавеской, теплилась свеча.

– …сил моих нет, – послышался дрожащий голос матери. – Анна-Кристина с детьми уезжает. Отпусти и ты нас, коли мы здесь тебе обузою…

Сердце Лорки ухнуло куда-то вниз. Еще никогда, никогда за все время их бесконечного путешествия мать ни разу не то что с отцом – с Лоркой не заговорила о возвращении!

– Не обузою, – коротко отвечал отец.

– Да разве? – В голосе матери явственно послышалась обида. Эту-то обиду как раз Лорка хорошо понимал. Он и сам еле удержался от слез от такой холодной встречи. – Все служба, служба! Хоть бы о сыне спросил! А он не помер едва, с самой Масленицы болеет! На Ураке сани под лед провалились, насилу вытащили…

– Отчего в Якутске не дождалась? – кулак отца в сердцах грохнул об стол. – По весне бы встретились… Слыханное ли дело – в этакую зиму бабам с детьми… Я еще с Коробова спрошу, как посмел отпустить…

– Его не вини! – вскинулась мать. – Сами мы…

– Для какого, скажи, дела?

Мать надолго замолчала. Потом уронила еле слышно:

– Тебя повидать… Лавруша все спрашивал. Вот я и…

– Ох, Ульяна, Ульяна! – послышался шорох, это, должно быть, отец обнял мать.

– Не получилось у нас жизни в тепле да в довольстве, – после долгого молчания сказал отец. – Все бредем да бредем куда-то. А будет ли конец тому пути – и сам не ведаю… Быть может, и прав командор – любит жену свою, а потому отсылает ее обратно, подальше от здешней дикости…

– Не нужны мы тебе здесь, – всхлипывала мать. – Нужны бы были – все снесли, любые невзгоды… А так…

– Сама не знаешь, что говоришь, – вздохнул отец. – Не нужны бы были, давно бы отослал назад – к чему маяться? Или уж оставил в Иркутске, – там все же какое-никакое женское удобство…

– Не нужно мне удобства! И Лавруше не нужно! Ты нам нужен! Ты! А тебя все нет… А вернешься – слова ласкового не скажешь! Так и живем, ровно вдова с сиротою при живом муже! – мать наконец высказала то, что наболело на душе, и смолкла.

– Служба моя, Ульяна, такова, – тяжело сказал отец. – Еще мой отец мне говаривал: морская служба с жизнью семейной не в ладу…

– Да где ж она, служба твоя морская, Свен? – горько сказала Ульяна.

– Здесь, – отвечал отец. – Год за годом, миля за милей. Большое задумано было дело государем, – край земли Русской отыскать да утвердить на ландскартах навечно. Разве же враз справиться?

– А без тебя… никак не можно? – несмело спросила Ульяна.

– Может, и можно, – коротко отвечал отец. – Только вот хорошо ли справиться выйдет?

– Полюбила я тебя за честное и верное сердце, – помолчав, сказала мать. – Не след теперь своим мытарством с пути сбивать. Делай, как знаешь, Свен, о нас не тревожься. И впрямь надо было в Якутске зиму переждать. Невмоготу только стало без тебя, невмоготу!

– Тсс… Все хорошо. Даст бог, по весне в Охотск переберемся, там я уже и избу свежую для вас велел строить – попросторней этой!

– Ох… а там построишь ты эти свои корабли – и уйдешь землицу американскую искать… А еще вернешься ли…

– Вернусь, – твердо сказал отец. – Как не вернуться, если сердце мое вот здесь, Ульяна, mitt hjärta! [8] Mitt hjärta (швед.) – сердечко мое! Ты держи его крепче, да помни – пока оно здесь, с тобой, никакая беда меня не настигнет!

29 августа 1739 года, Охотск

– И в этом году не успеть. По Охоте уже лед пошел, а в море на полкабельтова к берегу не подойти. – Чириков раздраженно смахнул с лица мокрую прядь. Они с Вакселем стояли на песчаной насыпи, откуда лучше видно было залив. Оба напряженно вглядывались вдаль, как делали это день за днем в напрасной надежде.

– В этом году не успеть, – кивнул Ваксель. – Да и не можно нам в море выходить, пока Шпанберг не вернулся. Приказ командора.