Юрий Иванов - Атлантический рейс

Вся палубная команда наверху; под руководством бригадира сооружается новый, сорокакилометровый ярус. Ящик за ящиком заполняются свернутыми стальными «поводцами»; в другие укладывается хребтина. У бортов все выше поднимается гора легких, пенопластовых поплавков.

Очень жарко. Солнце – над самой головой, в зените, и днем мы все теряем свою тень – она находится где-то под нами, около ступней. Матросы работают молча: в такую жару не до разговоров. Слышны лишь тяжелое дыхание да тонкий перезвон крючков, надеваемых на проволоку. То один, то другой откладывает в сторону крючки, «поводцы», капроновые шнуры и спешит под душ; теплая, какая-то густая, как жидкий кисель, вода тугой струей бьет по спине, шее, голове, но совершенно не освежает. Через несколько минут она испаряется, оставляя после себя на коже белый, едкий, горько-соленый налет соли.

– Не заняться ли заготовкой соли? – говорит кто-то, но шутку не поддерживают.

Какие тут шутки, когда палуба насквозь прожигает подметки сандалет, все металлические части судна раскалены до такой степени, что невозможно дотронуться; палубные доски рассыхаются прямо на глазах, и боцман то и дело окатывает их водой. Синяя жила термометра, висящего в лаборатории, стойко держится на цифре плюс тридцать девять. Пресная вода строго экономится. Ее открывают лишь три раза в день: утром, в обед и вечером, и каждый раз лишь на десять минут.

Саша сидит около стола, заваленного пробирками: вместе с Ториным они маркируют их.

– Веничек бы сюда березовый, – говорит Саша, – люблю попариться...

– А я бы сейчас штук тридцать эскимо съел или десяток пломбиров. Таких холодных белых плиточек, – мечтательно поддерживает разговор Юра, – или хоть бы лопату снега. Как жаль, что в Гвинейском заливе не плавают айсберги! Лечь бы на него голышом...

– Дома сейчас зима... мороз, вьюга... – вздыхает Виктор, отрываясь от бинокуляра.

Потом в лаборатории надолго становится тихо. Мы, наверно, думаем сейчас об одном и том же; о далеком береге, о родных, близких, которые, может быть, в этот момент смотрят в серое холодное небо и на колючий снег, сыплющийся из туч, или спешат куда-нибудь, растирая варежками примороженные щеки.

Обедаем вяло, скучно; многие страдают отсутствием аппетита. После обеда кок достает из трюма ящик рубчатых, как ручные гранаты, ананасов и полмешка оранжево-желтых апельсинов.

– Наваливайтесь, ребята, – говорит кок и уходит.

Но «наваливаться» не хочется: во время стоянки в порту мы уничтожили несметное количество всяких экзотических плодов, и теперь их вид не вызывает у нас особенного энтузиазма. Лишь Викеша, меланхолично посматривая на океан, уничтожает апельсин за апельсином.

– Сколько? – спрашивает его бригадир, утирая локтем лицо.

– Двенадцать, – отвечает тот и нагибается за ананасом.

Алексей отодвигает ящик и поднимается.

– Кончай, братва. За работу!

И снова тихо на палубе. Лишь тонко позванивают крючки, тугими мотками скручиваются металлические «поводцы», зеленой змеей укладывается в ящики хребтина.

К вечеру становится немного прохладнее. Все оживают, начинают быстрее двигаться, громче разговаривать. Ярус к работе подготовлен, теперь можно и отдохнуть. На верхнем мостике слышится гитара – это третий механик Виталий Белов разучивает «Очи черные». А на палубе разгораются отчаянные шахматные схватки: Валентин Прусаков организовал судовой шахматный чемпионат. Лучше всех играет на судне боцман Михаил Афанасьевич Мельченко. Он отлично видит шахматное поле, неплохо знает теорию игры, почитывает книжки о шахматах. Боцман легко разделывается с матросами, механиками, штурманами. По пятам за ним идут капитан и Жаров. Капитан, когда проигрывает, страшно волнуется, нервничает и, нахмурившись, уходит в каюту. А хитрее всех играет Хлыстов. Шахматы он знает неважно, но в ходе игры все время тонко и умело «поправляет» дело, незаметно возвращая на доску то проигранную туру, то коня или пару «проходных» пешек.

Да, в такой вечер, удивительно тихий и прохладный, не хочется расходиться по каютам. Громадная луна светит так ярко, что от ее света можно читать карты в ходовой рубке. Ослепительно голубой лунный свет залил океан, палубу теплохода, надстройки. Зыбкая лунная дорожка протянулась от самого горизонта до нашего судна, и некоторое время мы мчимся по ней, подминая под днище теплохода голубые блики, прыгающие по волнам. Хорошо стоять в такой вечер на самом носу судна, не отрывая взгляда от чудесной картины! Стоять и ожидать, что вот-вот, сейчас должно что-нибудь произойти. Что? Может быть, появится молчаливый корабль, мчащийся под всеми парусами, или вынырнет из воды морское чудище с громадными фосфоресцирующими глазами, а может, поднимется вдруг из воды необитаемый остров или... Дружный смех на палубе отвлек мое внимание, вернул к действительности. Что там? Ах, вот в чем дело! Рефрижераторный механик Вася Суховеев сделал из толстой проволоки большое кольцо и крутит по палубе «хула-хуп». Вращая вокруг своего мускулистого пресса круг, он, скрестив на груди руки, как индусский маг, может сесть и встать, не прекращая вращения. С особенным вниманием относится к «хула-хупу» стармех Тихоныч – домой ему хочется вернуться стройным и похудевшим. Поэтому он тоже надевает на свой выпуклый живот круг и начинает судорожно раскачиваться из стороны в сторону. Между прочим, крутить круг он не бросал до конца рейса, – выскочит из машины и покрутит. Однако, к его большому сожалению, он не похудел, а поправился еще больше, потому что от этих упражнений у него развивался зверский аппетит и в ужин он съедал удвоенную порцию супа и котлет.

– Кто желает посмотреть «Мелодии Бразилии», прошу в салон, – слышится по радио голос Валентина.

Как правило, на этот фильм собираются все, кто свободен от вахты. Сколько раз мы смотрели фильм-концерт артистов Бразилии? Десять, двенадцать? Может, даже и больше, но всегда с удовольствием. Мы полюбили этих веселых людей за их мастерство, а может быть, еще и потому, что собираемся побывать у них в гостях, в Бразилии. Там, у далеких берегов Южной Америки, закончатся наши научно-поисковые работы.

– Сегодня у нас, как на курорте: шахматишки, «хула-хуп», кино, – говорю я Виктору перед сном.

– Будет тебе с завтрашнего дня курорт!.. – пообещал мне Жаров и выключил свет. – Спи: рано утром – станция.

Станция. Раньше, когда я был сухопутным человеком, я знал лишь станции железнодорожные да автобусные. В море пришлось познакомиться со станциями морскими.

Морская станция.

...Не легко найти нужную рыбу в океане: океан велик, теплоход мал. Куда ни кинешь взгляд, во все стороны простирается необъятная синяя пустыня. Где они, эти тунцы? В каких конкретно районах того же Гвинейского залива их искать, где ставить ярусы? Молчит эхолот, этот умнейший прибор. Молчит, потому что не может ответить на заданный вопрос: смотрит электрическим глазом в глубину... И вдруг мелькнуло что-то там, внизу. Метнулась стрелка эхолота, и вновь ровно, не торопясь, рисует она рельеф дна и небольшие косячки каких-то рыб. А что же увидел прибор, когда, судорожно дернувшись, изобразил на серой бумаге черточку? Это промчался косяк тунцов. Но куда держали они свой путь, неизвестно. Где замедлят они свой бег, тоже неизвестно. Нет, не ответит нам прибор на эти вопросы: тунцы не сардина, тунцы не сбиваются в плотные косяки; их стаи как бы разрежены и перемещаются в океане с большой скоростью. Но если молчит прибор, кто-то все же должен ответить на вопрос: где тунцы? Это мы должны сделать сами. А чтобы ответить, нужно делать станции.