Юрий Иванов - Атлантический рейс

А после станции на судно обрушивается тропический ливень. И откуда он только взялся? Лишь десяток минут назад небо было совершенно чистым, ярко светило солнце – и вдруг хлынули потоки пресной воды. Бросив на койку папку с планктонными карточками, я хватаю мыло, мочалку и бросаюсь вон из каюты. Выскочил из коридорчика – и все равно, что нырнул в воду: дождь лился сверху сплошным тугим водопадом, как будто кто-то там, на небе, раскрыл, распахнул шлюзы и миллионы тонн воды хлынули вниз. Ливень такой тяжелый, что сбил, успокоил довольно сильное волнение, раскачивавшее судно с самого утра, – волны сникли, сгладились, превратились в пологие холмики.

На палубе ликование. Матросы, механики, штурманы прыгают, как ребятишки, подставляют дождю спины, лица, раскрытые рты. Кто-то торопливо стирает рубаху; Вася Суховеев скребет голову, а ногами топчет намыленные трусы; Торин трет мочалками спины сразу двоим – Виктору и Саше. Они стоят, наклонившись перед Ториным, и кряхтят, повизгивают от удовольствия. А посредине палубы лежит вверх животом «дед» Тихоныч, лежит, ловит ртом воду, пускает, надувая толстые щеки, фонтанчики и шлепает себя мозолистыми руками по широкой груди. Какое же это удовольствие – ливень в тропиках! Каким легким, сильным вновь становится тело, без лени помассированное его жесткой и вместе с тем ласковой водяной рукой! Дождь смывает усталость, вялость жарких, душных дней; прополаскивает, кажется, самую твою душу.

Позже всех на палубу выскакивает «кузнечик». Как видно, он спал после ночной вахты: на розовой щеке ярко выделяется отпечаток пуговицы от подушки. Оторопело оглянувшись, Виталий быстро густо намыливает голову, и... кто-то там, наверху, намертво, плотно задвигает шлюзы. Дождь мгновенно прекращается, выглядывает солнце, от палубы поднимается пар. Все разбегаются по каютам. Лишь вдоль бортов, разыскивая душ с соленой водой, бродит, сердито разговаривая сам с собой, густо намыленный человек. Он мог бы подождать – через полчаса ливень опять обрушивается на теплоход. Теперь мы встречаем его без особенного энтузиазма: нам предстоит отдать ярус, и ливень теперь совершенно ни к чему. К тому же температура воздуха сделала резкий скачок вниз: с 32 до 20 градусов. Откуда-то с правого борта налетел порывистый ветер, он опять раскачал океан, погнал крутую волну. Лица у бригадира и матросов посинели, зубы звонко выбивают дробь. Невесело и нам с Валентином: мы обдираем большеглазого тунца, дрожим и с надеждой посматриваем на небо. Но солнце скрылось за пленкой тусклых, каких-то волнистых туч. Светило, наверное, вконец разобиделось на нас: какими только словами не ругали его на этом судне! А потом опять хлынул ливень. Вот тебе и экватор!

Ливни, ветер, холодина. Не работа, а мучение, – судно прыгает по волнам, ярус то туго натягивается и рвется, то ослабевает и уходит куда-то под киль. Это был мучительный день, работа ни у кого не ладилась, постоянно приходилось останавливать судно и искать оторвавшийся ярус. Наш тунец все время сползал со стола, и его пришлось привязать. А во время одного из маневров, когда судно резко развернулось и от толчка волны круто накренилось, стол вместе с полуободранной рыбой грохнулся набок, придавив сразу три ноги – две мои и одну Валентина. Вдобавок ко всему – акулы. Опять их оказалось в океане просто прорва: пожалуй, через каждые 10-15 крючков на шестнадцатом бился отвратительный хищник. С ними трудно возиться в штиль, а во время болтанки просто страшно. Попробуйте-ка вытянуть из кипящей воды двухсоткилограммовую махину, когда судно то взлетает вверх, то валится крутым креном вниз! В один из моментов боцман, вцепившийся руками в канат, на конце которого билась крупная акула, неожиданно сам оказался над пенной водой. В следующее мгновение теплоход накренился на другой борт, и боцман, качнувшись, как маятник, через лазпорт очутился вновь на палубе. Тотчас за канат ухватились еще две пары крепких рук и акулу вытянули из воды.

Тяжелый это был денек на «кромке» экватора. Нептун как будто испытывал наши силы и выдержку. Погода не улучшалась, ветер усиливался, все выше вздымались волны, и тунцы, акулы катились по палубе во всех направлениях.

Всему есть конец. Пришел конец и ярусу. Улов был хорошим. Хорошим, несмотря ни на что. Стихия не смогла одолеть нас: мы все же вырвали, с боем, скрипя зубами, но вырвали часть богатств океана. И все мы были немножко горды, что еще раз победили стихию. И, как бы в награду, к вечеру океан успокоился, небо очистилось от туч, и солнце, тучное, красное, улыбнулось теплоходу своими лучами. Но мало кто на корабле заметил эту улыбку. Используя свободный до ужина час, палубная команда спала, уткнувшись солеными лицами в подушки.

Новый день родился теплым, тихим, но не душным. На горизонте клубились тяжелые фиолетовые тучи, и в их недрах глухо рокотал гром. Где-то далеко вспыхивали молнии, а над нами – чистое небо и солнце, которому улыбаются теперь все, от камбузника до капитана.

...Путь на юг. Много дней и ночей вспенивали мы судовым винтом голубую воду в южном полушарии, мерили Гвинейский залив гигантским переметом-ярусом, изучали морские глубины во время многочисленных станций.

Нептун не был скуп. Он одаривал нас тяжелыми серебристо-синими тунцами, знакомил с различными океанскими обитателями, баловал умеренными температурами воздуха и прохладным легким ветерком. Здесь же, в южном полушарии, команду тунцелова неожиданно поразила странная тропическая болезнь. Первым, у кого обнаружились симптомы этого недуга, был Виктор Леонтьевич Жаров. Все началось с того, что боцман выловил из океана большущий стеклянный буек. Все мы столпились вокруг него, с интересом рассматривая оплетенный проводом, заросший усоногими рачками, мелкими губками и зелеными водорослями, похожими на тину, шар. В общем – буек. Стеклянный шар с японскими иероглифами на выпуклом боку. Оторвался буек от яруса и плавал невесть сколько дней в открытом океане. Вот и все. Но Виктор посмотрел на буек совершенно другими глазами, чем мы. Он забрал шар, унес его в лабораторию и спрятал там за бутылью с формалином. Увидев наши вопрошающие взоры, он поднял указательный палец вверх и назидательно сказал:

– Сувенир... тропический!

Мы неуверенно рассмеялись и разбрелись по своим рабочим местам: «Чудак Витька, какой же это сувенир?» С безразличным видом я начал очищать шкуру длинноперого тунца, но почувствовал, что в мою душу заползает легкое беспокойство. Я представил себе, как на берегу Жаров повесит этот самый обросший ракушками буек в своей комнате, и он всегда будет напоминать ему об этом рейсе. Конечно, память о рейсе, фотографии – все это будет и без буйка, но с буйком воспоминания станут более четкими, рельефными, осязаемыми. Да, пожалуй, Виктор прав – это прекрасный сувенир. Нужно, пожалуй, и мне... Но что? Ночью пришло решение. На следующий день после выборки яруса я отобрал акулу покрупнее, отсек у нее голову и вырезал челюсть. Юра и Саша обеспокоенно взглянули на меня и тоже взялись за ножи: сувенирная бацилла поразила и их. Челюсть я чисто обработал ножом, высушил и перед сном выкрасил тушью в красный и черный цвет. Сувенир получился на славу.