Всеволод Воеводин - Буря

Потом нас стал заедать гнус. Комары по сравнению с этой подлой мошкой просто безобидные мотыльки. Главное, что эта подлая мошка садилась на веки, в уголки глаз, на лоб у корешков волос, даже набивалась в ноздри. Мы надели сетки — глухие марлевые мешки, которые завязывались вокруг шеи. Стало полегче, но не надолго. Подлая мошкара ухитрялась набраться даже под марлю. Удивительно глупый вид был у нас в этих мешках; на свою соседку я не мог смотреть без смеха.

Встречное течение становилось сильнее, это значило — там, в море, прилив кончился. Мы шли под берегом, сучья зацветающего шиповника терлись о борта, о бидоны с бензином, о наши плечи и головы.

— Минна-Нийтти, Минна-Нийтти, — тихонько и гнусаво напевал Иван Сергеич. Он даже трубку вынул изо рта (оказывается, он всё-таки иногда её вынимает). О чём он пел?

— Что такое Минна-Нийтти, Иван Сергеич?

Иван Сергеич покосился на Лизу и ответил (как все саамы, он очень хорошо говорил по-русски):

— Минна-Нийтти называется маленькая девочка, Лунный Луч. Она сходит с луны, а зачем — я позабыл. У нас уже мало стариков, которые помнят старые сказки.

— Курите уж лучше, — с досадой сказала Лиза.

Река становилась уже, течение на перекатах было стремительным. Часа через два-три Иван Сергеич поднял трубку, зажатую в кулаке, и указал далеко на запад, туда, где мхи сходились с небом.

— Чокк, — сказал он.

— Он видит горы, — сказала Лиза.

Я вгляделся по направлению вытянутой руки. Туман или синие облака застилали горизонт, над ними поднималось что-то черное, — может быть, чернолесье на скатах горы, — а ещё выше — белый и острый горный пик. Этот чокк до самой макушки был в снегу и похож на сахарную голову, весь в тучах, как в синей обертке. Чокк, чорр, яур [9] Всеволод Воеводин, Евгений Рысс БУРЯ Всеволод Петрович Воеводин (1907 года рождения) и Евгений Самойлович Рысс (1908 года рождения) впервые выступили в литературе в 1928 году как драматурги с комедией «Двадцать одна опасность». Первым их произведением для детей была приключенческая повесть «Слепой гость» (1937 год), а затем, в 1939 году, они написали «Бурю». Во время Великой Отечественной войны Всеволод Воеводин был корреспондентом на Балтийском флоте, а Евгений Рысс корреспондентом ТАСС. После войны каждый из них стал работать самостоятельно (первый вернулся в Ленинград, второй поселился в Москве). В 1946–1947 годах Всеволод Воеводин пишет повесть «Живописец Билетников», а в 1949 году — «Повесть о Пушкине», «Родное село» и «Андрей медвежье сердце» (1955 г).- Евгений Рысс в 1945 году написал повесть «У городских ворот», в 1946 году — повесть «Девочка ищет отца» (одноименная пьеса по этому сюжету уже десять лет не сходит со сцены театров юных зрителей), а в 1951 году — повесть «Воспитанник капитанов». Хорошо известна юному зрителю и его пьеса «Строгие товарищи» * * * (Далее идет оборванная страница, приношу свои извинения.) — какие всё странные, режущие ухо слова!

Солнце уже обошло нас и стояло теперь с правого борта, низко, над самым берегом, когда мы вышли в небольшое озерко с такой прозрачной водой, что на глубине метров десяти я видел камешки и каких-то мелких рыбок, стайками ходивших по дну. Наша тяжело нагруженная лодка точно повисла в темнозеленом сгустившемся воздухе. Мы пересекли озеро напрямик, как вдруг на берегу я увидел человека. Я должен подробно описать его вид, иначе будет не понятно, почему мы с Лизой одновременно перестали грести и уставились на него, забыв обо всем на свете.

Человек стоял у самой воды и, прикрыв ладонью глаза, смотрел в нашу сторону. На нем были темные брюки, жилет и рубашка с аккуратно повязанным галстуком. Он носил пенсне, и из жилетного кармана у него высовывались наконечники автоматических ручек. Можно было подумать, что он забрел сюда в тундру, за полярный круг прямиком из Летнего сада, только снял пиджачок, пригревшись на солнышке.

— О господи! — сказала Лиза. — Что это такое?

Мы одновременно налегли на весла и пошли к берегу. Лодка так и врезалась в мягкий песок. Странный обитатель тундры стоял возле самой воды, и, конечно, он не забыл надеть пиджак, заметив, что в лодке сидит женщина.

— Добрый вечер, — сказал он, поклонившись нам всем. — Далеко направляетесь?

— Далеко, — сказала Лиза. — О господи! А вы-то что тут делаете?

Человек протянул руку, чтобы помочь ей сойти на берег, но она соскочила сама. Действительно, нужно ей было для этого держаться за чью-то руку! Я тоже соскочил на берег. Оказалось, что этот странный пустынник в пиджачке и с галстуком был не один: поодаль от воды стояла походная палатка, горел костер, и перед костром сидел на корточках другой человек, что-то помешивая в большой кастрюльке. Тот, что сидел у костра, имел самый обыкновенный вид — болотные сапоги, гимнастерка без пояса, кепка. И ничего не было вокруг них, — пустыня и пустыня.

— Что вы тут делаете? — повторила Лиза.

— Будем знакомы, — улыбнулся человек в пиджачке, словно извиняя ей её нетерпеливость. — Валевский, Семен Аркадьевич.

Мы поочередно назвали свои фамилии, пожали руки (причем я даже не успел вытереть свою о штаны, а она была грязнющая) и, поблагодарив хозяина за приглашение, чин-чином направились к палатке. Тот, что сидел у костра, только сухо кивнул нам головой и продолжал помешивать ложкой в кастрюльке, словно бы нас тут и не было. Надо сказать, оба пустынника выглядели не шибко веселыми, только один был зол, как чорт, и явно плевал на всех, а пустынник в пиджачке, по фамили Валевский, хотя и грустил, но из вежливости прикрывал свою грусть улыбкой. Я уселся на травку, а Лизе он предложил складной стул.

Так как мы молчали и всё ещё с удивлением смотрели на него, то он невесело улыбнулся и сказал:

— Вы интересовались, что мы здесь делаем с моим другом? Видите ли, мы рыболовы. Мы, разумеется, не профессиональные рыболовы, а рыболовы-любители. Я, в частности, главный бухгалтер Ленмашснабсбыта, а мой друг, Василий Васильевич Лященко, заведует универмагом на проспекте имени Либкнехта. Если вы ленинградцы или бывали в Ленинграде…

— Кому нужны эти подробности? — сердито прервал его заведующий универмагом.

Семен Аркадьевич, главный бухгалтер, грустно улыбнулся и пожал плечами, а заведующий бросил ложку в мох и, обернувшись к нам, продолжал:

— Короче говоря, мы действительно рыболовы. И мы — несчастные рыболовы, несчастные люди, можете мне поверить. Чур, не я виноват в этом.

Опять бухгалтер меланхолично пожал плечами, а тот продолжал:

— История нашего несчастья такова: мы ежегодно проводим наши летние отпуска под Ленинградом на Мсте или на Оредеже, занимаясь там рыбной ловлей. В обычное же время мы ловим рыбу у Биржевого или Литейного моста, и уверяю вас, что лещи там берутся на моченый горох не хуже, чем где бы то ни было. Вы не подумайте, что мы из тех дачных рыболовов, которые по полсуток торчат с удочкой у какой-нибудь лужи, а потом их дурашные ребятишки носятся по соседним дачам — «папа поймал колоссальную красноперку!» Мы в самом деле мастера рыболовного дела. Мы знаем и ноттингемскую ловлю, и ловлю нахлыстом, и на неподвижную и на бегучую снасть. И вот наш товарищ, вернее — его товарищ, — он сердито покосился на своего компаньона, но тот печально смотрел на мхи, сливавшиеся у горизонта с облаками, — его товарищ, тоже рыболов, поступил на работу в Мурманск. В начале мая он прислал нам письмо, в котором писал, что собирается провести свой отпуск на озерах в тундре. Он подробно описывал нам здешние богатства — форелей по пяти кило, гольцов и лососей — и приглашал нас провести отпуск с ним вместе. Я не верю в бога, но люблю поговорку: «Когда бог захочет наказать человека, он лишает его разума». Мы купили билеты, купили вот эту палатку и поехали. С блеснами, удочками и сачками поехали за две тысячи километров от наших служебных кабинетов, от чудесной деревеньки на Оредеже, где сейчас проживают наши семьи. В тундру, в пустыню.