Юрий Рытхэу - Остров надежды

Нанехак вывернулась из сильных рук, покрытых тонкими рыжеватыми, как у молодого моржонка, волосами, и толкнула изо всех сил мужчину. Не ожидавший такого отпора рыжеволосый упал лицом в соленую воду рядом со шлюпкой, и товарищу пришлось на мгновение отпустить подругу Нанехак.

С громким пронзительным криком девушки бросились со всех ног к ярангам. В селении залаяли встревоженные собаки, люди выскочили на улицу и устремились к берегу. Туман немного рассеялся, и все увидели небольшую шхуну, спешно уходящую в открытое море.

Девушек поругали и высмеяли: нашли чего испугаться, будто маленькие, несмышленые дети.

Но Нанехак часто вспоминала ту встречу. Особенно глаза и лицо рыжеволосого, искаженное, озверелое от дикого плотского желания; белую пену, выступившую в уголках толстых потрескавшихся губ, которыми он все норовил прикоснуться к девичьему рту. Долго после этого любой мужчина, его заинтересованный взгляд, даже запах вызывали у Нанехак отвращение. Поначалу она и Апара восприняла скорее с досадой и раздражением, нежели с надеждой и радостью. Только через год жениху удалось приблизиться к ней.

Но Апар был другой, свой человек, в нем не было той огненной страсти, которая обуревала мужчину со шхуны, ушедшей в туман.

Может быть, именно это и успокоило растревоженное сердце Нанехак, прекратило мучившие ее сновидения.

И все же тот случай нет-нет да и вспоминался ей.

Нанехак едва удерживала себя, чтобы не расспросить старшую сестру о сокровенном, о тех чувствах, которые та испытывала в объятиях Старцева, мужчины чужого племени. Но теперь, когда она соединилась с Апаром, ей казалось, что воспоминание то ушло, растворилось в его нежности, в его мягких и теплых ласках, в его рассказах об оленьих пастбищах, покрытых голубым ягелем, о бесконечности круговорота жизни в холмах и распадках, уходящих все дальше и дальше от морского берега, и, главное, об олене, которого Апар считал таким же священным и важным, как эскимосы кита.

То, что Апар пришел в ярангу Иерока и стал как бы его приемным сыном, говорило о том, что он избрал себе жизнь морского охотника. Если бы он хотел остаться оленеводом, он взял бы Нанехак к себе в тундру, в свое кочевое стойбище.

Трудно пришлось парню на побережье. Поначалу он и разговаривать не умел по-эскимосски, не знал, как охотиться на морского зверя. Но любовь к Нанехак сделала его настоящим охотником, и сегодня уже никто не мог упрекнуть его в том, что он не умеет снарядить байдару, метнуть в кита или моржа гарпун, добыть нерпу, разделать лахтака или белого медведя. Он теперь хорошо говорил по-эскимосски и любил петь протяжные, вплетающие в свой мотив посвист морозного ветра песни о жизни приморского человека.

Итак, Апар стал настоящим мужем Нанехак.

А Нанехак стала настоящей женой, с грустью оглядывающейся на свое детство и юность. Мечты сменились вечными заботами о еде, о тепле в жилище, о защите будущей жизни, если она зародится в ней.

Павлов, узнав, что Нанехак стала настоящей женой, с сожалением покачал головой:

— Жаль… Тебе бы учиться еще. Ты так молода…

— Теперь Апар меня будет учить, — просто ответила Нанехак.

— А ты знаешь, что скоро жизнь у нас будет совсем другой? — продолжал учитель. — Всем нужно овладеть грамотой…

Нанехак ничего не сказала. С тех пор как Павлов приехал в Урилык, он только и говорил об этой другой жизни, предавался недостойным мужчины мечтам. Да, он гоже ходил на охоту, жил как настоящий эскимос, но это не мешало ему говорить странные и непонятные слова о какой-то неведомой здешним людям новой жизни.

Нанехак медленно шла от ручья, неся в руках ведра со свежей водой.

Большой пароход все еще стоял на рейде, ближе к противоположному скалистому берегу бухты Провидения, и пускал в небо черный дым, стелющийся по темным полоскам нерастаявшего на окрестных сопках снега. От парохода к берегу неутомимо сновал моторный катер, и Урилык, обычно малолюдный и тихий, был облеплен приезжими, как кусок моржового мяса мухами.

Ведра Нанехак были сделаны из тонкой жести, укрепленной деревянным ободком. Это приспособление придумал Апар, чтобы не расплескивалась вода и ведра держали форму.

Женщина подошла к яранге и заглянула в дверь, не решаясь сразу войти внутрь. В полумраке дым от костра перемешивался с ароматным дымом курящих. Среди многих голосов Нанехак отчетливо различила голос учителя Павлова, отца, Апара… Остальные принадлежали незнакомым ей русским людям. Нанехак, хотя и не знала зыка приезжих, на слух все же могла отличить английскую речь от русской.

Она осторожно поставило ведра на землю и присела на большой, отполированный морскими волнами валун. Такие камни держали моржовую крышу яранги при ураганных ветрах, а в солнечную погоду хорошо прогревались, так что на них иной раз приятно было посидеть, отдохнуть.

— Такой большой корабль может прислать только сильная власть, — услышала Нанехак голос Павлова. — Ты когда-нибудь видел, чтобы американцы приезжали на таких пароходах?

— Видел, — ответил Иерок и добавил: — Дело не в величине парохода, а в том необычном, странном, о чем ты говоришь.

— Разве мечтать о будущем — это странно?

— Странно, потому что мечты всегда остаются в сказках, — ответил Иерок.

— А мы все же будем мечтать, и эту мечту сделаем явью, — послышался голос незнакомого человека.

Нанехак осторожно вошла, внесла ведра и поставила их неподалеку от тлеющего костра, на углях которого стоял наполовину опорожненный чайник.

Люди сидели, как и положено сидеть в яранге, вокруг коротконогого столика, кто на китовых позвонках, кто на деревянном изголовье полога, передняя стенка которого была приподнята и подперта толстой палкой, чтобы проветрить остальное помещение.

От мрачного похмельного состояния Иерока не осталось и следа, но он был сосредоточен и напряжен. Прежде чем ответить русским, обдумывал каждое слово.

— Эго не делается так скоро, — медленно произнес он, как бы продолжая ответ на мучительный и трудный вопрос, и посмотрел на Апара. — Даже такие быстрые на подъем люди, как оленные чукчи, и то пускаются в дорогу, хорошенько обо всем поразмыслив.

— Да и дорога наша всегда известна, — подал голос Апар. — Это только со стороны кажется, что мы кочуем где придется, нет, на самом деле мы знаем каждую прошлогоднюю кочку, все берега озер и речек, пригорки и склоны…

— А тут неведомый, чужой и далекий остров, — вздохнул Иерок.

Нанехак примостилась у полога так, чтобы видеть лица говорящих людей.

Приезжий русский, несмотря на усы, был совсем молодой, но серьезный и чем-то сильно озабоченный.

Заметив дочь, Иерок сказал:

— Нана, добавь нам чаю.