Сергей Жемайтис - Клипер «Орион»

Выпустив торпеду, капитан-цурзее следил за ее молочно-белым следом, то исчезающим, то вновь вспыхивающим на синей воде. Увидав столб воды, закрывший носовую часть транспорта, капитан приказал убрать перископ и уходить в глубину. Отдавал приказание он ровным, по-всегдашнему жестким голосом, как будто ничего особенного не произошло.

Опустившись почти на предельную глубину, лодка повисла с выключенными двигателями.

В это время на поверхности разыгрывалась одна из многочисленных трагедий, происходивших в те годы на поре.

Нос транспорта стал медленно погружаться в воду. Оголилась корма с бешено вращающимся винтом. Давя людей, по палубе покатились пушки, танки. Зеленоватые фигурки солдат сыпались за борт, метались по палубе. Воду вокруг судна покрыли головы тонущих людей. На крыле мостика, еле удерживаясь на нем, так круто он поносился, стоял капитан транспорта и через мегафон тщетно пытался унять панику среди солдат и заставить их перед тем, как прыгнуть в воду, надеть спасательные пояса. Матросы, штурманы, машинная команда героически помогали капитану погасить панику. Мало кто из них оставил судно, была еще слабая надежда, что переборки в трюмах выдержат напор воды, подойдет помощь, команды миноносцев возьмут к себе на палубу много людей, остальные продержатся на поясах, кругах, в шлюпках. Хотя сейчас все шлюпки, которые удалось спустить, перевернуты или полны воды, но, как только люди успокоятся, воду можно откачать… Многие же и не думали о своем спасении, верные долгу, как их капитан.

Барон фон Гиллер разгадал тактику эсминцев. Выждав двадцать минут после взрыва последней глубинной бомбы, он приказал всплыть и в перископ увидел агонизирующий транспорт, застывший в нелепой позе. Недалеко от него находились эсминцы с множеством спасенных солдат на их палубах. И все-таки в воде их, казалось, совсем не убыло.

Эсминцы стояли, подставив борта для смертельного удара. Необыкновенная удача!

Бледное лицо немецкого офицера, обрамленное черной бородкой, выражало при этом только деловую озабоченность. Его лодка, спрятав перископ, пошла под водой к эсминцам. Затем на расстоянии тысячи метров от них высунула перископ, и барон фон Гиллер, рассчитав угол атаки, приказал ударить по ним двумя торпедами.

На этот раз сигнальщики на эсминцах вовремя заметили перископ и следы торпед, миноносцы ринулись в разные стороны, топя своих соотечественников. Все же одна торпеда попала в трюм транспорта, набитый ящиками со снарядами. Транспорт разорвало на куски, и через минуту на его месте крутились воронки. От взрыва под обломками погибло множество людей, не успевших отплыть от корабля, но все же человек триста еще держались на воде. Барон фон Гиллер и на этот раз увернулся от глубинных бомб.

Вторую неделю рыскала У-12 по невидимому квадрату, подстерегая и пуская на дно все суда, принадлежащие англичанам и французам. На ее счету было даже одно госпитальное судно. Фон Гиллер был ярым сторонником тотальной войны, необыкновенно убедительно обоснованной учеными и генералами кайзера Вильгельма. В одном из таких трудов давались выкладки, из которых становилось ясно, что глупая сентиментальность, основанная на морали «неполноценных» народов, предписывающая щадить раненых, приносит непоправимый ущерб тем, кто следует этому правилу. Цифры показывали, что больше половины раненых очень скоро становятся в строй и наносят урон тем, кто их недавно пощадил.

Таким образом, девятьсот раненых, не считая экипажа и медицинского персонала, фон Гиллер навсегда вычеркнул из списка возможных врагов императора Вильгельма.

Новая удача — английский транспорт. На нем погибло не менее двух с половиной тысяч. Тихоходный пароход был набит солдатами. Хотя в последней сводке англичан и говорится, что «потери незначительны… Вовремя подоспевшие миноносцы спасли всех, кто находился в воде и в шлюпках».

Капитана-цурзее барона фон Гиллера распирало от гордости за свои подвиги. Он один с горсткой матросов и несколькими помощниками-офицерами уничтожил ценностей врага на сотни миллионов фунтов стерлингов и убил не менее четырех тысяч человек. Такая продуктивность под силу только дивизии!

— Какая жалость, что одна торпеда не достигла цели, — сказал капитан-цурзее.

— О да! — проронил штурман Глобке. — На войне так много неожиданностей. О, Германия… — После этих слов Глобке начал ровным голосом рассказывать об удивительных пейзажах на Рейне, о покое и умиротворении, охватывающих душу немца, когда он смотрит на величественную реку, виноградники, сады и красивые черепичные крыши мыз… Лейтенант Леман, отличавшийся непочтительностью к старшим по званию и должности, перебил штурмана.

— Я считаю, — сказал он, сдерживая волнение, — что люди, чудом оставшиеся в живых, заслуживают милосердия.

Капитан-цурзее ответил, будто хлеща по щекам лейтенанта:

— Бабья мягкотелость. Чушь! Слова не солдата, а дамы-патронессы!

На мостике затаили дыхание, ожидая, что ответит на этот раз лейтенант Леман. Помедлив, тот сказал:

— Обвиняя меня в бабьей мягкотелости, вы, герр капитан-цурзее, упускаете из виду, что именно я стрелял в госпитальное судно, и в транспорт, и в миноносцы, и в рыбаков, и во все, что мы отправляли на дно морское, а души людские в рай. После таких мук господь, если он не придерживается ваших взглядов, должен взять их в райские кущи.

— Оставьте бога и рай в покое! Здесь я ваш бог. По моей воле вы стреляли, и довольно плохо, если дали уйти этим англичанам.

— Ну раз я следовал только вашей всевышней воле, то по этой воле и остались целы миноносцы. — Леман нервно засмеялся.

Фон Гиллер умел владеть собой, по-актерски меняя наигранный гнев на скорбную мягкость, от которой у подчищенных темнело в глазах. Он сказал с грустными нотками в голосе:

— Все мы устали, всем нам нелегко, настолько нелегко, что подчас мы говорим совсем не то, что следует говорить немцу и военному моряку. — Капитан-цурзее улыбнулся, довольный своей так ловко построенной фразой, достойной военачальника, не поддавшегося минутному гневу и показавшего подчиненному его место. — Какая ночь, господа! — продолжал он, крепче сжимая поручни, так как лодку стало класть с борта на борт. — Какие звезды! Мы должны помнить, — он повысил голос, чтобы слышали матросы, стоявшие внизу, — что под звездами сражаются наши отцы и братья, спят наши жены, дети, матери, сестры. — Фон Гиллер умолк, прикидывая, какую он даст аттестацию лейтенанту Леману.

— О, Германия! — повторил штурман Глобке и. стал рассказывать о своем поместье на берегу Рейна. Если можно назвать поместьем крохотный клочок земли с пятью яблонями и виноградником в двадцать квадратных метров. Говорил же Глобке о своей земельной собственности, как о целом королевстве.