Сергей Жемайтис - Клипер «Орион»

— Как жаль, что и здесь не спокойно. Но что делать этим несчастным людям с крейсера вдали от родины, лишенным всего необходимого? Германии возместит стоимость ущерба, нанесенного бразильской компании.

— Когда?

— После войны, конечно.

— Долго придется ждать. Мой коллега со «Святой Терезы» передал, что они не дойдут до ближайшего порта, если не подоспеет помощь.

Барон фон Гиллер соглашался, вздыхал, качал головой и тщетно ждал, когда радист наконец заговорит о содержании лежащей на столе шифрованной телеграммы, а тот некстати завел разговор о тонкостях берлинского произношения и докучал барону до тех пор, пока не раздался отбой боевой тревоги. Барону фон Гиллеру пришлось поблагодарить за приятно проведенные минуты и уйти, так как радист встал, собрал со стола листки и сунул их в карман: близилось время, когда он приносил последние новости на мостик.

После учений на баке шло обсуждение инцидента у грот-мачты. Все сходились на мнении, что не стоило Назару Брюшкову из-за птицы затевать ссору, а надо было уважить Гриньку. Гарри Смит находился тут же, покуривая из своей фарфоровой наяды. Всякий раз, когда он слышал упоминание о злополучной Петрели или свое имя, переиначенное матросами, то улыбался и произносил несколько горячих, но совершенно непонятных слов, тщетно стараясь объяснить, почему он полез в драку.

Матросы одобрительно отнеслись и к распоряжению командира объявить боевую тревогу.

Пришел Феклин, курильщики расступились, давая ему место у самой кадки с водой, и примолкли, ожидая самых свежих новостей с мостика. Феклин закурил от услужливо поданного фитиля, затянулся, нашел глазами Брюшкова и сказал:

— И безмозглый же ты дурак, Назар.

Матросы повернулись к Брюшкову, тот усмехнулся, повел плечами, ему явно стало не по себе и от замечания Феклина и от чересчур пристального внимания товарищей.

— Ну что вы, ну было. В сердцах ведь, рвет из рук и бормочет. А дьявол его знает, что бормочет.

— Что бы ни бормотал, а он спасенный гость, а если хочешь знать, эта самая Петрель вроде как священная птица для всех моряков. — Феклин крепко затянулся и, для важности немного помолчав, продолжал в напряженной тишине: — Ты, поди, и не слыхал о Великом корабле? — продолжал он терзать побагровевшего Брюшкова.

— А ты сам-то слыхал?

— Слыхал, и ты вот слушай. — Феклин отвернулся от него и, поощряемый вниманием товарищей, рассказал только что услышанную в кают-компании от командира клипера легенду о Шторм Петрели и Великом корабле.

— Стало быть, по всем морям и океанам плавает без задержки круглый год агромадный корабль, и команда на нем — все души погибших, одним словом, утопших моряков.

— Наша братва, значит? — спросил Зуйков.

— И наша, и всякая. Там самые лучшие капитаны вахту несут и матросы тоже. Души, конечно, только, но порядок у них полный.

— При чем же здесь птица? — спросил Брюшков.

— При том, что помалкивай — и узнаешь при чем. А птица Петрель здесь самая главная, потому что без ее помощи никак не попасть на этот корабль. Птица эта всегда в здешних местах за судами вьется, и надо, чтобы каждый моряк заручился ее дружбой, чтобы у каждого была своя, Петрель. И вот когда он отдаст концы, душа его вылетит из тела, начнет искать себе подходящее место, то Петрель тут как тут, лети, дескать, за мной, бедная душа, я тебя устрою. И приводит на Великий корабль, и там принимают морскую душу на полное довольствие. Вот она что за Петрель, братцы! Если с ней по-хорошему, то она к тебе с полным почтением, а если вот так, по-брюшковски, то и она может так устроить, что сыграешь за борт с концом и будет твоя душа носиться по ветру над водой и выть в снастях как неприкаянная. Ну что, понятно теперь тебе, кому ты голову хотел скрутить да за что скандал поднял?

— Ну ее, Петрель твою, ко всем святым апостолам. Сказки все это. А насчет Гриньки — пусть сам не задирается. Я еще с ним поговорю при случае. — Брюшков повел глазами, ища сочувствия.

Унтер-офицер Бревешкин витиевато выругался, но нельзя было понять, то ли он на стороне Брюшкова, то ли сочувствует Гарри Смиту.

Громов сказал Брюшкову:

— Разговору у нас с тобой, Назар, будет еще много, и серьезного разговору.

— Не стращай! Я ведь терплю, терплю, да враз все фалы оборву.

— Тише, Назар, тоже мне страстотерпец нашелся, — сказал старший боцман Спирин. — Тебе и так светит неделя в карцере, смотри, как бы хуже не обернулось, вот тогда натерпишься!

Брюшков плюнул и ушел с бака, расталкивая матросов.

— И еще новости, братцы, — сказал Феклин, — и, прямо сказать, неважнецкие новости. Сейчас только Гурман Иванович говорил командиру, что тот немецкий крейсер начисто обобрал пассажирский пароход, что шел из Бразилии. Угля у немцев не хватает да и харчей не густо, вот они и рыщут где-то впереди по нашему курсу. И это еще не все. Бежали мы от англичан, а они уже во Владивостоке нас поджидают вместе с японцами. Так что, куда ни кинь, всюду клин.

— Клин клином вышибают, — сказал Громов.

— И то правда, Иван, — в тон ему поддакнул Зуйков, — пока мы придем во Владивосток, там наши их наладят. И еще мне, братцы, такая мысля в голову пришла: до чего же ушлый наш командир. Не захотел под англичанами ходить, на своего брата руку поднимать и в такой отчаянный рейс вдарился! Ведь, поди, полгода мы будем доскребаться до своих мест, а там, гляди, все и станет на свое место. Одно слово он у нас — мамочка.

Зуйков вовремя подал нужное слово, матросы стали живо и весело обсуждать новости, принесенные Феклиным. Все сошлись на том, что «наши вышибут англичан». Легенда о качурке некоторых позабавила, других навела на грустные мысли, да и то ненадолго. Стояли удивительные дни вечного лета. Пассат умерял зной. Шквалы далеко обходили путь «Ориона». Океан дышал глубоко и ровно, осторожно передавая корабль с волны на волну. Не хотелось верить, что где-то под этим высоким небом страдают люди, льется кровь, а за ровной чертой горизонта затаилась смерть.

«Орион» обогнул мыс Доброй Надежды, пройдя далеко к югу от него, и, подхваченный ураганными ветрами «ревущих сороковых», помчался к востоку. Впервые рангоут клипера подвергался такому жестокому испытанию. Один шторм сменял другой, часто достигая ураганной силы. Океан, белый от пены, день и ночь ревел и грохотал, вздымая и сталкивая гигантские валы. Волны шли и из просторов Антарктики, ударяя в правый борт клипера, и с запада; создавалась невообразимая толчея волн, особенно когда налетали шквалы с дождем или ледяной крупой. Ветер зловеще трубил и выл на разные голоса, тщетно силясь разорвать паутину снастей и сбросить за борт мачты с парусами. Офицеры и боцманы, отдавая приказания, надрывались до хрипоты, силясь перекричать голоса бури.