Алистер Маклин - Роковой рейд полярной «Зебры»

Я спросил Свенсона:

— Так вы дадите мне «НЗ» или нет?

— Напоследок только одно слово, — сказал Свенсон. Когда я протиснулся на центральный пост, его первой мыслью, наверное, было то, что на подлодку проник медведь гризли, но он и бровью не повел. — Запомните хорошенько, ваша затея — чистое самоубийство, а шансы равны нулю. Я вам своего согласия не даю.

— Хорошо, я все запомнил, при свидетелях. Давайте «НЗ».

— Я не могу дать вам своего согласия, потому что случилось непредвиденное. Один из наших техников, обслуживающих электронное оборудование, как обычно проводил гест на точность калибровки эхоледомера и выяснил, что села катушка перегрузок. Перегорел электромотор. А запасной у нас нет. Если придется срочно погружаться, я уже не смогу снова всплыть на поверхность. Это — самое главное, так что теперь всем нам заказано выходить на лед.

Я не стал корить капитана за его уловку, я просто немного разочаровался в нем: у него было достаточно времени, чтобы придумать что-нибудь получше. В ответ я сказал:

— «НЗ», капитан. Я могу получить его или нет?

— Значит, вы все-таки решили идти? Даже после того, что я вам сказал?

— О, ради Бога! Я пойду без провианта.

— Моему старпому, торпедисту Роулингсу и радисту Забрински, — строго заявил Свенсон, — ваши слова не по душе.

— Лично меня это нисколько не волнует.

— Кажется, они вовсе не намерены вас отпускать, — настаивал он.

Они были сущие громилы, эти трое. Как три горы. У меня было столько же шансов пройти мимо них, сколько у ягненка, который пытается проскочить мимо умирающего, с голоду льва… Я был вооружен, но, чтобы достать оружие, мне пришлось бы сначала раздеться, потому как парка буквально связывала меня по рукам и ногам, а Хансен уже продемонстрировал в столовой Холи-Лоха, как он реагирует на чьи-то подозрительные движения. Но, даже достань я оружие, что тогда? Таких людей, как Хансен, Роулингс и Забрински, на пушку не возьмешь. Да и потом, кому бы я стал угрожать — тем, кто четко исполняет свой долг?

— Они вас просто не выпустят, — продолжал свое Свенсон. — До тех пор, пока вы не соизволите взять их с собой в попутчики, ведь они сами вызвались, добровольно.

— Ничего себе вызвались, — хмыкнул Роулингс. — Ты, ты и ты.

— Они мне не нужны, — отрезал я.

— Какая любезность, надо же! — удивился Роулингс, ни к кому, собственно, не обращаясь. — Вы хотя бы поблагодарили нас, док.

— Вы подвергаете угрозе жизнь ваших людей, капитан Свенсон. Вам же хорошо известно, что сказано в приказе.

— Разумеется. Но мне известно и то, что в путешествиях по Арктике, как в альпинизме и прочих рискованных предприятиях, у группы больше шансов выжить, чем у одиночки. Кроме того, мне известно, что, узнай кто-нибудь, что мы отпустили штатского врача в одиночку на дрейфующую станцию «Зебра», а сами остались на подлодке, в тепле, побоявшись высунуть нос наружу, честь американского военно-морского флота будет посрамлена навеки.

— А как относятся ваши люди к тому, что вы заставляете их рисковать жизнью за спасение чести подводного флота?

-- Вы слышали, что сказал капитан? — проговорил Роулингс. — Мы добровольцы. Посмотрите на Забрински — настоящий герой, любой подтвердит.

— А вы подумали, — сказал я, — что произойдет, если льды сомкнутся, когда мы будем уже далеко и капитану придется идти на погружение?

— И думать об этом забудьте, — спешно вставил Забрински. — На самом деле я не такой уж герой.

И я уступил. Ничего другого мне просто не оставалось. Да и потом, я тоже не был героем, как и Забрински, и только сейчас вдруг осознал, как рад тому, что эти трое пойдут со мной.

Лейтенант Хансен сдался первым. Хотя сказать «сдался», будет неправильно — Хансен не знал этого слова, смысл которого был ему совершенно чужд: точнее выражаясь, он первым высказал то, что чувствовал каждый из нас. Он схватил меня за руку, наклонился ко мне и, опустив снегозащитную маску, прокричал:

— Хватит, док! Пора остановиться!

— До следующего гребня, — крикнул я в ответ.

Не знаю, услышал лейтенант меня или нет, поскольку, проговорив последнее слово, он тут же натянул маску обратно, защищаясь от ледяного шторма, бившего прямо в лицо, но, похоже, он все понял, потому что поправил веревку, закрепленную у меня на поясе, позволив мне идти дальше. Последние два с половиной часа Хансен, Роулингс и я, меняя друг друга, по очереди шли впереди, трое остальных, Держась за веревку, следовали в десяти ярдах: мы решили идти так вовсе не затем, чтобы кто-то один тащил остальных, а чтобы остальные могли прийти на помощь ведущему, в случае необходимости. А необходимость один раз уже возникла, когда Хансен, поскользнувшись на вздыбленной льдине, упал на колени на самом ее краю и, пытаясь нащупать впереди, в кромешной снежной мгле, опору, провалился в пустоту, пролетев вниз футов восемь, прежде чем рывок веревки, силу которого одинаково ощутили и Роулингс, и я, хотя я шел следом за ним, да и сам Хансен, не остановил его падение. Почти две минуты провисел он над подернутой зыбью черной водой, заполнявшей недавно образовавшуюся трещину, прежде чем нам удалось его вытащить. Беда была близко, совсем близко, поскольку на таком морозе, да еще при ураганном ветре, погружение в ледяную купель даже на несколько секунд неминуемо привело бы к смерти. На сильном холоде одежда на человеке, извлеченном из воды, в считанные мгновения превращается в непробиваемый ледяной панцирь — его невозможно ни снять, ни расколоть. В этом ледяном саване человек быстро коченеет и умирает — разумеется, лишь в том случае, что маловероятно, если его сердце выдержит резкий перепад температур в сотню градусов.

Теперь я продвигался вперед очень осторожно, тщательно прощупывая перед собой лед — после происшествия с Хансеном мы взяли пятифутовый конец веревки, опустили в воду и потом подержали на морозе, после чего он стал твердый как сталь. Время от времени я спотыкался, иногда, когда встречный штормовой ветер внезапно стихал, я вдруг терял равновесие, падал на колени и продолжал двигаться уже на четвереньках, что было даже удобнее. Один раз, когда я полз вот так на четвереньках, я почувствовал, что ветер заметно ослаб и бьющий в лицо ледяной шторм поутих. В следующий миг моя палка уперлась в довольно большое препятствие — стену огромного хребта. Укрывшись за нею, я сдвинул очки на лоб, вытащил и зажег фонарь, чтобы остальные, те, кто вслепую брели следом за мной, могли заметить место, где я расположился.

Вслепую, выставив вперед руки, они ощупывали пространство, как настоящие слепцы, которыми мы, по сути, были последние два с половиной часа. Покидая «Дельфин», мы с тем же успехом могли бы вместо снегозащитных очков надеть на головы мешки. Я посмотрел на Хансена — он подошел первым из тройки. Очки, маска, капюшон, одежда — спереди он весь покрылся сплошной ледяной коркой, испещренной мелкими трещинами, образовавшимися от движения рук и ног. Пока он приближался, я даже на расстоянии пяти футов слышал, как на нем все поскрипывает. С головы, плеч и локтей у него свешивалась ледяная бахрома, точно оперение некоего чудища, прилетевшего прямо с холодного Плутона, так что хоть сейчас бери и снимай в фильме ужасов. Впрочем, сам я, должно быть, выглядел не лучше. Тесно прижавшись друг к другу, мы укрылись под ледяной стеной, а в каких-нибудь четырех футах над нашими головами свирепствовал ледяной шторм. Роулингс, сидевший слева от меня, сдвинул на лоб очки и стал колотить себя по груди кулаками, пытаясь сбить примерзший к меху лед. Я поймал его за руку.