Антон Санченко - Вызывной канал

Дормидонтыч только махнул рукой. Кампания по обезрыбачиванию палубной команды была им проиграна бесповоротно, как Крымская война Николаем Первым.

Однако больше всех нас возлюбил новенькую Дядя Федор. Потому что в первый же день работы Люда без всяких предисловий выложила перед ним перетянутый изолентой конверт и сказала:

— Федор Эдуардович, я слышала, Вы что-то ищете. Я приборку в буфете делала. Вот, нашла…

Достаточно было посмотреть в этот момент на нашего второго механика, чтобы понять, что не смотря на то, что Люда отнюдь не узбечка, Дядя Федя не оставит всяким любителям пускать погонами золотых зай… (тьфу-тьфу-тьфу! три раза)…чиков в глаза прекрасных дам практически никаких шансов на Людмилину благосклонность.

Т/Х СУРСК

Июль, 1996.

Бывает такое. Обычно у помполитов. Мания преследования наоборот. Сойдёт моряк пройтись посуху вдоль родимого борта, осмотреть извне своим выпуклым морским глазом подтёки ржавчины под шпигатами и заваленный при швартовке фальшборт, выйдет размяться, стряхнуть с себя накопленное статическое электричество, ощутить под ногой не зыбь, но твердь и ненароком заглянуть с причала в иллюминатор буфетчицы Светки, и… — цап моряка за руку.

— Кравченко, вы намеревались сбежать в инпорту!

Это Помпа. Крыша у него от бдительности едет. Где-где, а в этом вот Дубае, Кравченке сбегать никакого резона нет. Потому как у здешних объединённых эмиров — сухой закон.

Бывает такое.

Помполитов вот отменили, а у меня началось. Неужто заразное?

Ходовую вахту стоял я с Мастером. С капитаном, по-вашему. Мастер, иначе — Папа. Но наш на "Папу" возрастом ещё не вышел.

Молодой. Непьющий. Не зануда и не уставник. Успел поработать и в пароходстве, и на рыбачках, и в портофлоте. К нам сбежал с Чукотки. Три года по контракту. Капитаном лоцманского бота, что-ли?

Ранняя седина. Сдержанность. Глаза глубоко упрятаны в морщинах: не чукча, приходилось жмуриться. Пожалуй, из всей галереи капитанов, под которыми я имел честь ходить по восьми морям двух океанов, он один вызывал доверие с первой же встречи, с первого разговора. Было у него такое свойство. Люди верили ему сразу же. Причём все, без исключений. От портнадзирателя до брошенной женщины.

Не Мастер, а рубль за подкладкой за день до получки. Только вот… слишком вежливый.

— Коленька, отдай правый якорь, пожалуйста.

Это он боцману-то. Дракону. "Шкуре", как правильно говорят мурманчане. И сволочи, надо сказать, — тоже порядочной. Право — кулак да рот чёрный. А ему: "Коленька…, пожалуйте." Нельзя так с нашим братом. На втором "пожалуйте" на голову сядет. Нас куда ни целуй — везде задница. А капитану голова дадена для ношения форменного головного убора и ещё кой для чего, но никак не для того, чтобы боцман на ней сидел и сморкался. А Вы мне: "Вежливость… "

Этого в Мастере нашем было, пожалуй, через край. Извиняться начинал за пять шагов до того, как наступит на ногу. Никогда я с таким феноменом среди их судоводительской братии не сталкивался. А перевидал я их… без бития в грудь, действительно насмотрелся. Всё ж — рулевой.

А бегали мы в то лето из Херсона, да на Батуми. "Мы" — это 93-ий. Номерной пароходишко. Не больше таза для бритья. Вместо помазка — швабра за бортом болтается.

Два трюма, кубрик, камбуз, восемь желудков за столом в салоне да сейф в капитанской каюте — всего того парохода.

Машина — изношена. Механики — из запойных. Так что насчёт "бегали" — это я малость загнул. Чапали по семь узлов. Тринадцать километров в час, то-есть. Без тридцати шести метров.

От траверза Сочей — вообще крались на цыпочках. Подгадывали проскочить войну ночью. С погашенными огнями. Портнадзор наставлял проходить Сухуми на значительном удалении от берега. Не менее полуста миль. Но нет-нет, а раз в месяц кто-нибудь из грузинских судов попадал под раздачу. Раздавали, в основном, с вертолётов. Панические слухи о быстроходных катерах, к счастью, оставались всего лишь слухами.

Маяки не горели. Но при желании можно было определяться по вспышкам артобстрела на горизонте. Бои шли под Очамчирой и Гудаутой. Сухуми отстреливался обречённо, как Порт-Артур, но ещё не был сдан. Дело было ещё до русского десанта и конфискации тяжёлых вооружений, которыми только Сухуми и держался.

Встречные пароходы, тоже тёмные, как до изобретения Эдисоном лампочки, шарахались друг от друга, как ночные пешеходы в Одессе времён Мишки (Японца). Капитан Олег не отходил от радара всю ночь. Кофе глушил лошадиными дозами, а выкуренных за ночь сигарет хватило бы на убийство среднего табуна. После дезертирства старпома, вспомнившего о язве и неклеенных обоях на кухне после первого такого рейса, капитан Палыч остался последним судоводителем на судне. Если бы и он вздумал клеить обои на чьей-либо кухне, курс прокладывать пришлось бы повару. К счастью, Олег Палыч как раз ушёл от жены и был абсолютно бездомен.

Батуми открывался поутру этаким амфитеатром зелёных холмов, смахивающих на муравейники. В Херсоне холмы эти первый называл бы горами, но на заднике каким-то исполинским Пиросмани был намалёван Малый Кавказ в шапках снега и облаках. Перед этим "малым" до ранга гор огромные муравьиные кучи не дотягивали.

Софитами полыхали на солнце оцинкованные крыши домов на холмах.

Оркестровой ямой, стиснутой молами и волноломами, лежал между морем и городом порт. И нефтяные танки на Защитном молу представлялись суфлёрскими будками.

Буфет в этом театре работал уже с перебоями. Яйца на базаре продавались уже поштучно. Очередь за хлебом занимать нужно было вчера.

Мы возили в Батум сахар, масло, муку, сыр и вообще — пожрать. И не в порядке гуманитарной помощи. Голод в Грузии почему-то не пугал гуманитариев из Бонна и Вашингтона. Мягкий субтропический климат и отсутствие реальных возможностей превратить дождливо-мандаринную зиму в зиму ядерную, видимо, сбивали заморских благодетелей с пантылыку. Предприимчивые сыны гор выкручивались сами.

Война сулила предприимчивым постоянный аншлаг в театральном буфете и тройную ресторанную наценку. Это, а также гробовые накрутки, вздорожили ставки фрахта настолько, что за ту сумму, которую грузин" чайник" готов был платить наличными прямо на причале, он мог бы в иные годы допереть свою тонну чаю до Юго-Восточной Азии. До Бомбея или даже до Коломбо. Но грузины предпочитали почему-то Геленджик и Керчь с Бердянском.

Само собой, хамсу и шпрот на Чёрном море продолжали ловить только самые отъявленные из рыбаков. Весь "тюлькин флот" был занят перевозками лаврового листа, цитрусовых и кавказских беженцев.