Джулия Грин - Неукротимое сердце

Отбыв в Дартмуре месяц, Бью задумал побег. Через несколько недель, согласно договоренности, французских солдат должны были обменять на английских, находящихся в плену у французов. Бью с детства говорил по-французски, и, несмотря на акцент, который мог легко обнаружить любой француз, стражники едва ли могли бы разоблачить его. Однако с Сином была проблема. Хотя он и обладал способностью быстро воспринимать уроки, его кельтский акцент пополам с ирландским и корнуоллским создавал почти непреодолимые трудности. Кроме того, надо было найти подходящего стражника. У них вдвоем было достаточно денег, но они не могли позволить себе ошибиться в выборе нужного им человека.

Решив продолжить уроки французского в стороне от англоязычных заключенных во избежание ненужных вопросов, Бью и Син каждый день ходили во французские бараки через выложенный каменными плитами двор, скользкий от грязи и бесконечной дартмурской сырости. Там толпы заключенных, одетых в желтую тюремную форму, прогуливались, болтали, кричали, играли в детские игры и занимались различными делами в ожидании дневного супа, который должны были принести в медных котелках из тюремных кухонь. Там Бью и Син сидели каждый день, прислонившись спиной к стене, и говорили по-французски.

Небольшой парусиновый мешочек с монетами, словно чудо, свалился в руки капрала Тимоти Моллоя.

— Это только половина, — сказал ему Син. — Другую половину получишь, когда мы будем на свободе. И не вздумай обмануть нас, солдат! — Син нахмурился. — Или однажды ночью на посту тебя прирежут. — В тусклом свете выражение его лица было действительно свирепым.

— Можете довериться мне, я не подведу.

Днем рыночная площадь дартмурской тюрьмы оживилась. Мелкие лавочники среди заключенных постоянно нуждались в пополнении своих запасов табака, курительных трубок, иголок, ниток, шил, сапог, котелков, кастрюль, ведер, масла, яиц, ткани, кофе, чая, пива, рома, мяса, рыбы, мыла и Бог знает еще чего. В этот необычный день торговля шла особенно бойко. Сквозь низко опустившийся туман, который постоянно висел над тюрьмой, когда не было дождя, показались клочки голубого неба, и площадь до отказа заполнилась торгующим людом. Кроме того, новость об обмене пленными привела сюда несколько десятков человек, среди которых были родственники и друзья французов, пришедшие поздравить их с освобождением.

У стен площади находились поручни, к которым торговцы, прибывшие из Тэйвистока, Уайдкомба и Морстонхемпстеда, привязали своих ослов. Ослы дополняли своими криками царящий на площади гам. Их неожиданные печальные крики словно подчеркивали безнадежность остающихся заключенных.

Торговцы размещались за длинными столами на козлах, установленными в два ряда по центру площади. Те же, кто побогаче, занимали самые выгодные позиции рядом с изгородью, отделявшей рыночную площадь от тюремного двора. Там они могли легко договариваться с французскими заключенными, передавая им контрабандное бренди и непристойные книжонки в обмен на их личные вещи. Обычно это преимущество покупалось у тюремной стражи, но некоторые захватывали свои позиции, как только открывался рынок. Узники, прижавшись к изгороди, ругали их за то, что те оттесняли женщин, иногда даже опрокидывая их и топча в своем необузданном желании захватить лучшие места.

В это утро заключенных, столпившихся у изгороди между тюрьмой и рыночной площадью, было больше, чем обычно. Арестанты выглядывали из окон тюремных бараков и толпились на крышах. Первая партия французов, человек пятьсот, прошла через обитые железом ворота и вытянулась вдоль дороги на Плимут. Бью и Син оба отвернулись от окон. Если и существует самое неприятное зрелище, заставляющее человека страдать, так это вид заключенных, выходящих на свободу, в то время как сам он остается за решеткой.

Но вот начали формировать уже третью партию, и тут появился капрал. Звук его тяжелых шагов глухо отдавался эхом в коридоре среди унылого молчания.

— Сегодня хороший вечер, — сказал он, заглядывая через маленькое зарешеченное окошечко, прорезанное в двери камеры. Быстро войдя, он опустил свой мушкет. — Вытяните свои ноги, сэр.

С бешено бьющимся сердцем Син повиновался.

Капрал Моллой быстро подобрал ключи, и кандалы упали.

— Теперь вы, сэр. — Моллой подошел к Бью, и красный мундир его униформы ярко сверкнул в луче солнечного света, падающего из окна.

Щелкнули ключи, и на кишащую насекомыми солому, как змеи, упали другие кандалы. Моллой сделал это так прозаично, как будто открыл дверь простого сарая. Было ясно, что Моллой не первый раз устраивал побег заключенным. Вероятно, это было для него очень прибыльное дело. Счастье, что он молчал, подумал Бью. Син дрожал, как жеребенок, почуявший медведя.

— Следуйте вперед, и ни звука, — сказал ирландец. Он резко повернулся и поднял мушкет, ведя их впереди себя, как будто под конвоем.

На большом кольце у Моллоя слегка позвякивали ключи. Они шли по глухому коридору с каменными стенами группой в три человека, один за другим. Затем спустились по двум грязным каменным ступенькам. Повсюду бегали крысы. Двери и решетки, решетки и двери. Ужасный запах грязных человеческих тел. Заключенные храпели, тревожно бормоча что-то во сне. Из-под дверей торчала солома. Бью и Син отрастили за три дня бороды, чтобы хоть как-то изменить внешность, поскольку не исключали вероятность, что их могут узнать, когда они выйдут во двор. Когда вызвали очередную партию, они, одев желтые лохмотья, купленные у французов, взяли свои сумки и прошли мимо часовых на рыночную площадь в сопровождении Моллоя.

Из-за постоянных вспышек оспы многие умершие осужденные не были зарегистрированы как покойники, поскольку тюремные записи велись плохо. Годами заключенные получали пайки за этих скончавшихся и продавали их так же, как продавали одежду и обувь, выписываемую на имена покойников. Впрочем, за карточные долги продавались и сами имена.

Моллой назвал имена, которые достались Бью и Сину. Это Пьер Мари Клод Барз и Жан Поль Ренард. Они должны идти в третьей партии.

Все было так просто. Впервые, сколько Бью помнил себя, ему хотелось заплакать. Возможность выйти на свободу была так велика. Кошмар кончался, вернее, вот-вот должен был кончиться. Позади оставалось невыносимое однообразие, грязь, голод, вши, мучительный страх за будущее, когда его и Сина могли отправить Бог знает куда.

— Идите вперед, — тихо скомандовал Моллой, и они подхватили свои узелки. — Вы должны идти в колонне, как остальные заключенные. Займите свои места в строю и ни с кем не болтайте.

Моллой повел их, следуя сзади.

Они смотрели, как французы в первых рядах колонны, подходя к воротам в дальнем конце рыночной площади, нетерпеливо стремились выбраться из грязи, тумана и мокрых стен Дартмура. Канцелярские служащие у ворот, уже уставшие от сотен имен прошедших ранее французов, спрашивали имена тех, кто выходил, проверяя их по списку.