Виктор Губарев - Ямайский флибустьер

— Мир праху твоему, — прошептал дон Энрике.

Обернувшись, он обвел пепелище взглядом, исполненным невыразимой боли. Неужели все случившееся здесь — не наваждение, не кошмарный сон, а явь? Неужели он, дон Энрике де Беррео, никогда больше не сможет переступить порог ставшего ему родным дома Бенавидесов, приветствовать дона Антонио и донью Исабель, обнять Мигеля и Глорию?

К горлу подступил комок. Сглотнув, он вдруг почувствовал, что едва держится на ногах. Голова трещала, нервы были на пределе. Покой и сон — пожалуй, это единственное, в чем он сейчас нуждался. Однако сначала он должен был похоронить отца своей невесты и других погибших, а потом…

Он еще не знал, что сделает потом.

Добыча, захваченная на асьенде «Райское яблоко», включала в себя несколько откормленных свиней, пять тысяч песо в звонкой монете, столовое серебро, какао, табак, одежду, шелк, хлопок, усыпанное жемчугом золотое распятие, холодное и огнестрельное оружие и женские украшения.

Известную ценность представляла также Глория Бенавидес. Ее можно было использовать в качестве прислуги, а позже продать на Ямайке какому-нибудь состоятельному плантатору или трактирщику.

Доставив добычу на борт баркалоны, которую они переименовали в «Плутовку», флибустьеры переночевали в устье Санта-Марты, а в шесть часов утра снялись с якоря и при ветре от норд-оста вышли под парусами в открытое море, ведя за кормой каноэ. Спустя час они привели южную оконечность мыса Кабана на норд и, придерживаясь западного курса, пошли к Москитовому острову. Там решено было выгрузить все добро на берег и разделить в соответствии с обычаем.

Подсчет денег не потребовал от пиратов чрезмерного напряжения мозговых извилин: на «Санта Барбаре» они захватили двенадцать с половиной тысяч песо, на асьенде — пять тысяч, итого — семнадцать с половиной тысяч. Столовое серебро они взвешивали и приравнивали один фунт к десяти песо, а, кроме того, каждый должен был получить более чем на сотню песо табака, шелка и предметов туалета.

Вся вышеназванная добыча была разделена по правилам шасс-парти, причем капитан Рок, получая свою долю, первым поклялся на Библии, что не возьмет ничего лишнего. Так жe поступили все остальные разбойники.

Та часть добычи, которую невозможно было разделить на всех — оружие, хлопок, какао, женские украшения и золотое распятие, — пошла в общую казну. Любой пират, который претендовал на ту или иную вещь из общего сундука, мог заплатить за нее наличными и стать ее полноправным владельцем. Если на одну вещь претендовали не менее двух разбойников, устраивали аукцион. Нераспроданные товары позже можно было сбыть на рынках Ямайки или Тортуги, а выручку поделить поровну между участниками похода.

Когда деньги и товары были разделены, пираты неожиданно затеяли спор по поводу того, во сколько монет им следует оценить испанскую пленницу. Ее благородное происхождение, молодость и красота делали ее весьма лакомым кусочком, за обладание которым люди с тугими кошельками могли заплатить хорошие деньги.

— Я думаю, — сказал Фрэнсис Тью, — эта девчонка стоит не меньше пятисот песо.

— Пятьсот песо? — удавился бомбардир. — Господь с тобой, Фрэнсис! Я еще не встречал девок, которые стоили бы больше трехсот.

— Бразилец! — окликнул вожака Пузатый Якоб. — А не позабавиться ли нам со столь дорогой игрушкой?

Обращаясь к капитану, Якоб в то же время искоса поглядывал на Джона Боулза. Последний сидел на своем сундучке, с мрачным видом попыхивая трубкой.

Рок Бразилец оторвался от бутылки вина и, облизнувшись, процедил:

— Если с ней переваляется вся команда, она упадет в цене. На кой черт тогда везти ее в Порт-Ройял?

— А ежели я выложу за девчонку триста монет, ты отдашь ее мне? — осклабился Пузатый Якоб.

— Я торгами не заведую, — буркнул капитан. — Обращайся к Железнобокому, он у нас квартирмейстер.

— С Железнобоким опасно иметь дело, — покачал головой Якоб.

— Почему же? — поинтересовался Джон Боулз.

— Так ведь ты уже спровадил одного претендента на тот свет.

— Он хотел взять сеньориту, не заплатив братству ни шиллинга. А сколько ты, Пузатый, готов дать за нее?

— Я же сказал — триста.

Боулз обвел разбойников пристальным взглядом и, сплюнув себе под ноги, спросил:

— Джентльмены, кто из вас согласен поучаствовать в торгах и дать за девчонку больше?

— Ищи дураков! — захохотал Ян Кун. — Кто захочет отдать за какую-то тощую бабенку несколько сот монет? На Ямайке за сто монет можно купить себе дюжину таких же.

— Это твое дело, — сказал Боулз, вытряхивая пепел из трубки. — Повторяю свой вопрос, джентльмены. Кто из вас желает потягаться с Пузатым Якобом и, добавив к тремстам еще одну сотню песо, купить сеньориту?

Вопрос квартирмейстера остался без ответа.

— Ну что ж…

И вдруг случилось то, во что взрослым мужчинам трудно было поверить. Юнга Робин несмело поднял руку и срывающимся голосом воскликнул:

— Я! Я дам за сеньориту четыреста монет.

Все взоры обратились в сторону четырнадцатилетнего флибустьера. Послышался чей-то грубый смех.

— Кто бы мог подумать, что наш метис окажется таким бабником, — игриво промолвил лекарь Питер Грааф. — Браво!

Черты лица Робина исказились, а уши и щеки сделались пунцовыми.

— Я сказал: даю за пленницу четыреста песо! — Голос его дрожал от ярости. — Кто даст больше?

— А что ты с ней будешь делать? — полюбопытствовал Бэзил Блейк.

— Заставит ее стирать свои дырявые штаны, — прыснул со смеху Длинный Пьер.

Робин проворно выхватил из-за пояса пистолет и навел его на нормандца.

— Сначала я заставлю тебя извиниться! — заорал он, брызжа слюной. — Или, даю слово, продырявлю твою шкуру.

Длинный Пьер не ожидал от мальчишки подобной прыти и замер с открытым ртом, не в силах вымолвить ни слова.

— Ну! — нетерпеливо топнул ногой Робин. — Попробуй вытащить свою пушку и доказать всем, что ты крутой. Попробуй, если успеешь!

Нормандец побледнел и стоял, не зная как поступить. С одной стороны, ему не хотелось унижаться и просить у юнги прощения; с другой стороны, он понимал, что стоит ему сделать неосторожное движение, и юнга не замедлит всадить в него пулю. Попасть с десяти шагов в такого здоровенного увальня, каким был Пьер, способен был даже косоглазый.

— Ладно, приятель, — нормандец попробовал улыбнуться, — я пошутил. Приношу свои извинения.

— Принимается, — ответил Робин.

В ту же секунду в руке Длинного Пьера появился нож. Пригнувшись, он метнул его в юнгу.

Робин, не успевший еще опустить пистолет, ахнул и непроизвольно нажал на спусковой крючок. Эхо выстрела глухо отозвалось в соседнем лесу.