Фредерик Марриет - Пират

— Коко, будет хорошо, если ты идти, чтобы снова смотреть, — сказала Джудит.

— Пусть Бог помогать мне! Теперь я думать, Джудит! Бог помогать мне! Я видеть корабль! — радостно воскликнул Коко, выглянув наружу.

— Хорошо, хорошо, — отвечала Джудит слабым, но радостным голосом. — Тогда масса Эддард не умирать!

— Да, Бог помогать мне! Корабль идти сюда, — добавил Коко. К нему словно вернулись силы и сноровка, он вскарабкался на крышу их укрытия. Там он присел на скрещенных ногах и стал размахивать желтым платком, чтобы привлечь внимание людей на корабле, справедливо полагая, что их оттуда могут и не заметить.

Но счастливому случаю было угодно, чтобы корабль, а им оказался фрегат, продолжал идти как раз в сторону потерпевшего судна, хотя оно все еще не было замечено марсовым.

Довольно скоро, однако, маленькое общество на гибнущем судне заметило новую опасность — фрегат, который находился теперь на расстоянии всего одного кабельтова, мог столкнуться с ними; он шел точно на них, не сбавляя хода, и гнал перед собой пенящийся бурун.

Коко громко, что было сил, закричал и, к счастью, привлек своим криком внимание матросов, находившихся в то время на бушприте.

— Лево на борт! — тотчас же последовала команда.

— Есть лево на борт! — эхом откликнулись с палубы, и руль мгновенно положили на борт, как и подобает в таких случаях. Верхние паруса затрепетали, заполоскался фок, а кливер вздулся, когда фрегат отвернул. Он прошел так близко от полузатонувшего судна, что оно на мгновение оказалось чуть ли не под самым бушпритом и так качнулось от поднятой волны, что Коко едва удержался на своем посту на крыше надстройки. На фрегате зарифили паруса, спустили на воду шлюпку, и через пять минут Коко, Джудит и ребенок были вызволены из ужасного заключения. Несчастная Джудит, которую поддерживала только забота о ребенке, передала его на руки прибывшему офицеру, и ее сразу же окончательно покинули силы; в таком состоянии она и была переправлена на корабль. Коко, как только оказался на кормовой банке шлюпки, стал дико озираться, затем разразился истерическим хохотом, и его трясло до тех пор, пока он не потерял сознание. Спасенных передали на попечение судового врача.

Вечером того же дня, когда были спасены ребенок и чернокожие, в городке Финсбури-сквер некий мистер Уитерингтон одиноко сидел в своей столовой; он размышлял о том, что же могло случиться с «Секэшен» и почему до сих пор о нем нет никаких известий.

Мистер Уитерингтон, как мы упомянули, пребывал в одиночестве. Портвейн и херес стояли перед ним, и хотя на улице было тепло, в камине горел огонь, поскольку он, как утверждал мистер Уитерингтон, способствовал ощущению уюта. После долгого и внимательного изучения потолка, на котором мистер Уитерингтон, конечно же, ничего нового не обнаружил, он наполнил вином фужер и стал устраиваться поудобнее, для чего расстегнул еще три пуговицы на жилете, сдвинул на затылок парик и ослабил застежки на коленях. Закончил он свое важное занятие тем, что придвинул к себе стул и положил на него ноги. Так чего же не хватало ему для полного счастья? Он мог похвастать отменным здоровьем, совесть его была чиста, и он имел годовой доход в восемь тысяч фунтов. Довольный тем, как он устроился, мистер Уитерингтон пригубил свой портвейн, затем отставил фужер в сторону и откинулся в кресле, скрестив руки на груди. Достигнув состояния наивысшего блаженства, он вновь вернулся к размышлениям о «Секэшен».

Отец мистера Уитерингтона был младшим сыном в одном из старейших и знатнейших семейств Западного Йоркшира. По установившейся для не имевших права на наследство младших сыновей традиции, он мог выбрать для себя одну из четырех профессий: армейского офицера, моряка, юриста или священника. Идти в армию ему не хотелось, потому что, как он сам говорил, нет ничего привлекательного в том, чтобы маршировать туда-сюда. Море ему не годилось, так как штормы и заплесневелые сухари не позволяли даже думать о комфорте. Юриспруденция его также не интересовала, поскольку там его миролюбивая натура оказалась бы не в ладах с совестью, что опять-таки могло стать помехой безмятежному существованию. Церковь он тоже отверг, поскольку при одной мысли о духовном сане воображение рисовало ему скудный доход, утомительные проповеди и дюжину детей, как неотъемлемые части этой профессии. К величайшему ужасу своей семьи, он отказался от всех этих благородных занятий и принял предложение старого дядюшки, еще ранее изменившего родовым канонам, занять место в его прибыльном торговом деле с перспективой стать со временем его компаньоном.

Следствием этого шага было то, что все родственники с возмущением от него отвернулись. Приняв такое предложение, мистер Уитерингтон-старший с усердием отдался предпринимательству и после смерти дядюшки оказался обладателем вполне приличного состояния. Тогда мистер Уитерингтон-старший купил дом в Финсбури-сквер и счел целесообразным подыскать себе жену. Поскольку в нем еще не угасла аристократическая фамильная гордость, он решил не мутить древнюю кровь Уитерингтонов и после длительных и мучительных размышлений выбрал себе в жены дочь шотландского графа, прибывшего в Лондон с девятью дочерьми в надежде обменять благородную кровь на наличные и солидную недвижимость. Мистеру Уитерингтону повезло: он оказался первым женихом, подвернувшимся этой почтенной семье, и поэтому мог выбирать из девяти молодых леди ту, которая больше всего пришлась ему по душе. Его выбор пал на высокую, светловолосую, голубоглазую, с чуть тронутым веснушками личиком девушку.

От этого брака у мистера Уитерингтона появились наследники: сначала дочь, которую окрестили Маргарет или Мэгги (читатель вскоре познакомится с этой старой девой сорока семи лет), а затем и сын Энтони Александр Уитерингтон, эсквайр, которого мы оставили удобно расположившимся в кресле, но переполненного мрачными мыслями.

Мистер Уитерингтон-старший уговорил сына также стать на путь предпринимательства, и тот, будучи отроком послушным, начал ежедневно появляться в конторе, однако не стал вдаваться во все подробности коммерции, особенно когда сделал для себя счастливое открытие: поскольку отец появился на свет намного раньше его, то рано или поздно довольно приличное семейное состояние все равно перейдет к сыну.

Мистер Уитерингтон-старший неустанно направлял свои усилия на создание комфорта в доме, и его сын с детства привык к удобной жизни. Ему даже удалось достичь в этом большей утонченности и даже вывести философский постулат: в жизни существенны лишь два вида обстоятельств — те, которые способствовали комфорту, и те, которые служили ему помехой.