Лотар-Гюнтер Буххайм - Прощание

— Брест пал примерно через десять дней после нашего ухода.

— Но тогда, наверное, те бумаги, которые ты доставил в Берлин, уже устарели? Но ведь Дениц дал тебе, наверное, какие-то директивы, что-нибудь возвышенное и величественное он ведь непременно должен был выдать, типа «Сейчас из северных портов продолжается война за выживание немецкого народа» или что-то в таком роде и таком духе.

— Ничего такого он не говорил. Он только сказал:

— А теперь отправляйтесь в отпуск.

— Звучит чертовски прозаично.

— Но так все и было.

— И после доклада Деницу ты действительно ушел в отпуск?

— Да, но ненадолго. Только я прибыл в Бремен, как поступило известие, что требуют, чтобы я вернулся. Я снова полетел в Норвегию — откуда же я вылетел? Кажется, из Берлина. В самолете я встретил адмирала фон Шрадера, который позже покончил жизнь самоубийством. Он был адмиралом западного побережья. Я был знаком с ним, так как он был командиром крейсера, на котором я служил. Он был из Берлина! Отто фон Шрадер!

Старик явно купается в своих воспоминаниях, и я терпеливо жду продолжения. Он неторопливо разливает и, прежде чем продолжить свой рассказ, делает большой глоток:

— Отто фон Шрадер был молодцеватым жилистым парнем со смешными аллюрами. К военной форме он носил в нагрудном кармане белый носовой платок. Мы встретились в этом связном самолете Юнкерс-52, который из Берлина в Копенгаген… правильно — мы вылетели из Берлина.

— Говорили, что в Копенгагене еще все было: копченое мясо, центнерами, даже шоколад, — говорю я.

— Ну, уж так расчудесно там тоже не было. В Копенгагене я мог за пять марок купить пакетик для полевой почты, в котором было немного сала, но только один пакетик, так как эти пакетики переправлялись самолетами. Один фельдфебель ВВС занимался рассылкой: нужно было лишь указать адрес, все остальное происходило автоматически. Но не будем отвлекаться. Оказавшись снова в Берлине, я в начале декабря сменил капитана Кохауса, шефа одинадцатой флотилии подводных лодок. Там, в отличие от Бреста, все, естественно, было по-другому. Они только начали строить бункера для подводных лодок, часть из которых собирались делать с помощью взрывных работ в скальных породах.

— Каким ты показался себе в Бергене после опыта, приобретенного в Бресте? Были ли люди в Бергене так же органичны, как и люди, с которыми мы столкнулись в Ла-Паллисе?

— Наверное, можно сказать и так! Но что мне оставалось делать? Мне нужно было разобраться, как я с этим справлюсь. Тамошняя «контора» фактически была несколько дезорганизована. Да и людям было нелегко. Постоянно приходили лодки, по которым не было ни документации по персоналу, ни какой другой информации. И постоянно поступали запросы от второго адмирала флота подводных лодок. Было, правда, два референта по личному составу, но у них почти не было соответствующих документов, они не знали, где какая лодка оперирует, ну, в общем, была страшная неразбериха. Большая часть документации флотилий на атлантическом побережье, находившейся у второго адмирала флота подводных лодок, не поступила.

— А кто в то время был вторым адмиралом подводного флота?

— Фон Фридебург.

— Тот Фридебург, который потом застрелился? Ты ведь помнишь ту фотографию, на которой мертвый фон Фридебург лежит на софе под портретом Деница?

— Помню, — коротко отвечает старик. — Ну, так вот дальше: фон Фридебург находился в Киле, там же был и Мюллер-Арнек, один из референтов по рядовому составу, но почти не было связи. Так что мы должны были перелопачивать приличный объем документации — и это при восьмидесяти подводных лодках.

— Что? Восемьдесят лодок? В Бресте мы имели максимально двадцать пять лодок, а в Бергене под конец — восемьдесят?

— Я однажды собрал все, которые и с точки зрения командования и с точки зрения управления, то есть по персональному составу, относились к флотилии Бергена, к одинадцатой флотилии — их набралось восемьдесят семь подводных лодок.

— Восемьдесят семь? Не могу поверить!

— Но так было. И из этого состава в последующие месяцы мы теряли по двенадцати-четырнадцати лодок в месяц, — говорит старик совершенно по-деловому. Он наливает и, прежде чем продолжить, выпивает рюмку одним глотком: — Теперь точные данные о потерях известны. Были месяцы, когда мы почти каждый день теряли по лодке.

Я беру пример со старика и выпиваю свою рюмку. После того как я несколько раз прокашлялся, чтобы освободиться от комка в горле, я спрашиваю:

— При таких массированных потерях можно ли было оформлять все дела так же, как в Бресте — я имею в виду наследственные вопросы и все такое? Не было ли при этом неразберихи?

— Нет, не могу сказать… Поразительно, но на все погибшие лодки у нас был списочный состав экипажей с домашними адресами. В результате этого все оформлялось в обычном порядке.

— Оформлялось в обычном порядке?..

— Ну да! — говорит старик таким тоном, будто мне надо в чем-то оправдываться.

— Сколько максимально лодок было в Бергене одновременно?

— Примерно двадцать. Во время капитуляции у меня на базе было тридцать три лодки. Но обычно так много одновременно не собиралось.

— Ну да… — говорю я после короткого давящего молчания.

Но вот старик долго и обстоятельно откашливается, а затем продолжает:

— На Рождество нам оказал честь даже командующий немецким подводным флотом, оперирующим в Атлантике. Это особенно напоминало идиллию. Я хорошо помню, что во время рождественского праздника командующего водили из одного барака в другой…

— Не могу поверить, что он еще и в Берген заглянул, — перебиваю я старика.

— Он должен был показаться, в конце концов, война еще не совсем окончилась. — Старик задумывается, а потом говорит: — Но пойдем дальше: перед каждым из этих отвратительных бараков стоял на холоде наблюдатель и, если командующий в нашем сопровождении только появлялся вблизи, караульщик мчался в барак, внутри которого начинали горланить рождественскую песню «Тихая ночь, светлая ночь». Потом я спросил командующего, не желает ли он посетить санчасть, а он, в свою очередь, спросил, нет ли там венерических больных. Так как там действительно лежали ребята с триппером, то командующий флотом предложение это отклонил — и довольно резко.

— Хороший конец сцены! Теперь мне хотелось бы занять пост прослушивания на матрасе, то есть лечь спать.

Мне нужно подышать свежим воздухом. Когда я спускаюсь на палубу, то со стороны кормы слышу звуки гармошки, громкое нестройное пение и в промежутках между пением пронзительные крики. Как я рад, что живу в носовой части! Каждую ночь — после волейбола и прочих увеселений — до самого утра на корме проходят вечеринки и черт знает что еще. Вчера, рассказывала одна стюардесса, поздно вечером двух дамочек вместе с их шмотками бросили в бассейн. «Мы так смеялись!» — говорила она с сияющими глазами.