Алексей Новиков-Прибой - Соленая купель

— А как у вас работает кишечник?

— О, сэр, неважно! — воскликнул Лутатини и начал рассказывать о своих наблюдениях над собою.

Признаки другой болезни настолько оказались характерными, что капитан не стал даже заглядывать в судовой лечебник.

— Нисколько не сомневаюсь, что вы страдаете еще атоническим запором. Но от этого избавиться ничего не стоит. У меня на этот счет имеется свой собственный метод лечения, совершенно еще не известный медицине. Вы три дня подряд будете получать от повара порцию жареного гуся.

Он настолько остался доволен своим пациентом, что сам сходил в буфет и, передавая Лутатини бутылку хереса, великодушно заговорил:

— Это нисколько не повредит вашим болезням. Выпивайте по рюмке перед едой. А теперь идите и выздоравливайте. Если почувствуете себя хуже, то приходите опять. Для больных я всегда доступен.

Он обнял Лутатини за плечи и проводил до выхода в коридор. А того в это время так и подмывало разоблачить «доктора». Что будет, если он сейчас расхохочется прямо в лицо и расскажет, как его околпачивают матросы? Это будет самый чувствительный удар по самолюбию капитана. Он всю жизнь будет помнить об этом. Лутатини почувствовал, как закипает в нем кровь, возбуждая дерзость. В коридоре он оглянулся, но вспомнилась проклятая кочегарка, и в одно мгновение представился весь ужас, какой может обрушиться на его голову. Встретившись с вопросительным взглядом капитана, он жалко пробормотал:

— Спасибо, сэр.

На палубе его уже поджидал угольщик Вранер.

— Вот за это одобряю, — получив бутылку хереса от Лутатини, заявил он и пожал ему руку. — А как обстоит дело насчет закусочки?

— Три дня будете получать от повара гусиное мясо.

Вранер от удовольствия даже крякнул.

В обед снова пришлось встретиться с ним на люке за камбузом. Угольщик выпивал херес и закусывал жареным гусиным мясом. Лутатини в это время думал о себе. Его самого удивляло, как под влиянием окружающей среды, несмотря на свое сопротивление, он постепенно превращается в матроса. Поступки его мало чем отличаются от поступков других обитателей на корабле. Правда, он отказался от капитанских подарков, передав их угольщику, но этим только хотел прикрыть свой стыд перед командой. А сейчас, не удовлетворившись скудным обедом, он смотрел на Вранера с некоторой затаенной завистью.

— Посидите со мной, господин тонкодушный, — пригласил его угольщик, ухмыляясь и показывая редкие прокопченные зубы. — Не хотите ли выпить? Могу и жареным гусем поделиться. Нет? Ну, ладно. Житье богатым…

Из-под козырька рваной кепки насмешливо поглядывали серые глаза.

— Сижу вот, ем и думаю: сколько за одну минуту может народиться людей на всем земном шаре? Вероятно, много. А сколько умирает? Собрать бы их всех вместе, кому в эту минуту пришел конец жизни, — стариков, младенцев, молодых, среднего возраста. Одни умирают от болезни, других на войне убивают, кого разбойники режут, кто самоубийством кончает, а кто во время пожара гибнет. Всех их на одну площадь собрать. Одну только минуту посмотреть бы на них. Вот картина получится! Можно, пожалуй, с ума сойти. Как вы думаете, господин тонкодушный?

Лутатини, никогда раньше не думавший об этом, вздрогнул, словно впервые перед ним открылась страшная тайна жизни.

— Откуда это у вас такие дикие мысли?

Вранер ответил не сразу, задумчиво глядя на обширные воды океана.

— Если в сапогах окажутся бумажные подметки, то, значит, поставил их сапожник. Плохой в часах механизм от мастера зависит, хороший — тоже от него. Ясно? Ваше здоровье!

Он приложился к бутылке, потягивая из горлышка херес.

«Орион», продолжая вспахивать тропические воды, повернул на восток, к африканским островам.

К вечеру небо стало тускнеть, но облаков не было. Простор подернулся легкой пеленой мути. Солнце, истощив энергию, потеряло яркость и начало чадить. В воздухе была удушливая тишина. Густые клубы дыма, вываливаясь из трубы, серыми лохмотьями расползались над океаном, прилипая к его неподвижной поверхности. За кормою, слегка волнуясь, вытянулась длинная дымчатая полоса.

Около камбуза ужинала команда. Ели рисовую кашу с солониной. Мясо отдавало тухлятиной, несмотря на то что было основательно приправлено жареным луком. Матросы ворчали на повара:

— Ты, йоркширский боров, долго еще нас будешь кормить соленой кобылой?

Прелат в белом колпаке, выглядывая из окна камбуза, ответил с игривой усмешкой:

— Завтра консервы приготовлю.

— Сам он жрет с офицерского стола.

— Ему и гусятина достается.

— Если еще раз даст тухлятину, то вместе с пищей полетит за борт…

Прелат вышел из камбуза и начал оправдываться:

— Сами посудите, ребята: из чего я могу приготовить вам хорошее блюдо? На рынок в океане не пойдешь. Вот завернем в какой-нибудь порт, тогда посмотрите, что сотворю…

Лутатини, выбросив остаток своей порции за борт, вымыл горячей водой миску и ложку и уселся на люк. Сейчас его занимали не матросские разговоры, а странные явления в природе. Может быть, в связи с этим он ощущал головную боль и слабость в теле. Но с Гимбо он заговорил шутливо:

— Посмотрите, как падает дым из трубы. А за кормою ложится прямо на океан, как будто хочет прикрыть наш след. Очень интересно.

Старый Гимбо иронически покосился на Лутатини.

— Ночью будет еще интереснее.

— Что же будет?

— А вот увидите…

Гимбо набил табаком трубку и закурил.

С мостика поступило распоряжение убрать все тенты. На палубу вышел из своей каюты боцман. Матросы, скатывая тенты, разговаривали мало, словно были не в духе. Все лишнее убрали с палубы. Клетки с гусями снесли под полуют, вход в который задраили железными дверями. Команда, покидая свое дачное место, начала переселяться в кубрик со своими постелями.

Лутатини делал то же, что и другие, и удивлялся, почему это, несмотря на такую тишину в океане, предпринимают меры предосторожности.

Огромнейшим огненным шаром солнце приблизилось к черте горизонта. Оно не пылало и не сияло, как раньше, а угрюмо тлело, медно-красное, без блеска, без лучей. А когда погрузилось в воды океана, сразу стало темно.

Над мачтами обозначались редкие, еле уловимые красные точки звезд, словно и для них наступила минута угасания. Безжизненная тишина царила в неподвижном сумраке. Но всем почему-то казалось, что откуда-то приближается угроза.

Лутатини пораньше улегся на койке, зная, что скоро ему предстоит вахта. Овладевала тревога, как будто в эту ночь кто-то, неведомый и страшный, собирался призвать его к ответу за все содеянные им грехи. Скорее по привычке, чем сознательно, он начал было читать про себя вечернюю молитву, но не кончил ее и с досадой отвернулся к переборке. «Должно быть, нервы расшатались», — подумал он и стал засыпать.