Бернгард Келлерман - Голубая лента

Уоррен продрог, но был слишком взволнован, чтобы пойти в каюту и надеть пальто.

На черных волнах возник озаренный огнями остров. «Что за остров вдруг?» — удивился Уоррен. Скользя по морю, остров приблизился и на глазах превратился в корабль. Оказалось, это один из комфортабельных американских пароходов. Он быстро разминулся с «Космосом» и через некоторое время, потускнев, словно угасающая рождественская елка, скрылся за горизонтом.

Ровно в девять часов Бишопс Рок был уже позади и мигал Принсу, далекий и враждебный.

Уоррен поднялся наверх, в радиорубку, отправить радиограмму. Радиорубка помещалась в средней части судна, на самой высокой его точке, здесь царил Аксель Штааль со своим помощником Теле. Уоррен послал две телеграммы. В первой он энергично опровергал сообщения газет о том, что «Космос» собирается побить рекорд скорости на Атлантике.

— Опровергнуть этот нелепый слух просил меня директор Хенрики, — сказал он Штаалю.

Вторая телеграмма, совершенно безобидная на первый взгляд, была более существенной. Он адресовал ее матери, в Нью-Йорк, поздравлял ее с днем рождения, но это был условный код, означавший: «В девять часов вечера „Космос“ вступил в состязание за „Голубую ленту“ на Атлантике». Белл со смеху умрет, прочитав эти телеграммы, и будет восхищен моей находчивостью, думал довольный собой Уоррен.

Вторая телеграмма сегодня же появится в вечерних газетах Нью-Йорка. Торжествуя, Уоррен видел уже огромные газетные заголовки: «Cosmos racing for the blue ribbon of the Atlantic» [4] «Космос» вступил в состязание за «Голубую ленту» на Атлантике (англ.). .

Конечно, пароходная компания до последней минуты будет все отрицать. Но что стоят ее опровержения? Четыреста газет, печатающих информацию «Юниверс пресс», несомненно вызовут сенсацию.

В помещении радиорубки тепло и тихо. Стены звукоизолированы, за матовыми стеклами жужжат сигналы Морзе.

— Что это передают? — спросил Уоррен.

— Это Норддайх. Станция радирует курс акций на берлинской бирже, — вежливо ответил Штааль. Он придавал большое значение хорошим манерам, и руки у него были холеные. Это был молодой человек с приятной внешностью, похожий на итальянца. Когда он улыбался, его смуглое меланхоличное лицо казалось даже красивым. Говорили, что он искусно играет на скрипке.

Принсу вдруг стало как-то не по себе. Здесь очень жарко, или ему это только кажется? Он встал.

— Послушайте, Штааль! — произнес он приглушенным голосом. — Вы чувствуете, как мы идем?

— Идем неплохо.

— Хотя директор Хенрики это и отрицает, все-таки говорят, что «Космос» хочет побить рекорд. — Уоррен пытался прочитать что-нибудь в глазах радиста.

Штааль спрятал глаза и с улыбкой, обнажившей его красивые белые зубы, тихо ответил, чтобы не показаться неучтивым:

— Я тоже слышал кое-что в этом роде.

Уоррен вышел, вот он опять на трапе, ветер сердито набросился на него. Вот так история! А что, если пароходная компания вовсе и не помышляет о рекорде? Что тогда? Что, если «Космос» придет на шесть часов, на полдня, на день позже рекордного срока? Что тогда? Ну, тогда Персивел Белл не только не пошлет его в Южную Африку, но с треском выгонит из «Юниверс пресс».

Излюбленным местом пассажиров первого класса стал зимний сад под огромным куполом из лазорево-синего стекла, полный пальм, экзотических кустарников, вьющихся растений и орхидей, оживленный тихим плеском маленьких фонтанов и каскадов. Он и впрямь был сказочно хорош и притягивал к себе всех, восхищая даже очень избалованных пассажиров. От самой середины его начинались две широкие аллеи: одна вела в концертный зал, другая — в ресторан «Риц».

В одной из ниш этого сада, напоенного дурманящими ароматами экзотических цветов и растений, расположился директор Хенрики со своими гостями. Было около девяти часов вечера. Они ожидали г-жу Кёнигсгартен. Манишка Хенрики ослепительно сверкала, его седая шевелюра отливала чеканным серебром; с неизменно любезной улыбкой он сидел, скрестив на коленях холеные руки — ни дать ни взять придворный и дипломат и, бесспорно, красивый мужчина! Превосходительный коротышка Лейкос, полномочный министр, с бледным, как известь, лицом и седой бородкой клинышком, но с черными, как уголь, бровями и темными пламенными глазами сидел подле Хенрики и без умолку трещал по-французски с резким иностранным акцентом. Министр говорил горячо и только о политике. С его уст то и дело слетало: Румыния, Балканы, Австрия, Венгрия, Сербия, Турция, Франция…

Рядом сидела его племянница мадемуазель Жоржетта Адонар в очень откровенном вечернем туалете и большими миндалевидными глазами бесцеремонно разглядывала входящих в «Риц» гостей. Ее платье напоминало розовую раковину в три яруса, из которой тянулась вверх нежная шейка, увенчанная лукавой кошачьей головкой с прихотливо вьющимися черными локонами; казалось, это голова сказочного зверька, с любопытством взирающего на мир. Щеки ее были очень мило подрумянены, а кончик розового язычка кокетливо облизывал ярко накрашенные губы.

Жоржетта улыбалась таинственной и неопределенной улыбкой, которая одновременно могла означать и восхищение и насмешку. За этой улыбкой скрывалась безграничная алчность. Иногда ее тонкие, очень белые руки судорожно вцеплялись в подлокотники кресла, она выпрямлялась и вздергивала подбородок, стараясь скрыть овладевшее ею волнение. Какая невообразимая роскошь, какое богатство! Эти туалеты, эти колье и диадемы! Вот она, Америка! Перед ней уже пропорхнули три горностаевые мантильи, небрежно накинутые на обнаженные, отнюдь не аристократические плечи. «Некогда одежда королев», — подумала Жоржетта, полная зависти и презрения. Ее гладкие щеки медленно заливал лихорадочный румянец.

Голос министра жужжал, точно встревоженный рой плеч. Он надоел Хенрики, и директор пользовался всякой возможностью, чтобы шепнуть Жоржетте какое-нибудь замечание о проходящих мимо пассажирах. Он знал всех и вся и любил щегольнуть своим язвительным остроумием.

— Видите того высокого прихрамывающего мужчину, мадемуазель Адонар? — шептал Хенрики. — Это мистер Гарденер, из Питтсбурга. Он владеет крупными угольными шахтами.

— Почему же у него такой угрюмый вид? — спросила Жоржетта.

— Наверное, от забот. Сейчас он идет в «Риц», съест там два яйца всмятку или чуточку салата из красной капусты. Затем выпьет стакан виши. Богатство — это сущее проклятье, поверьте мне!

Жоржетта разразилась звонким, кокетливым смехом, но тут же притихла.

— Константинополь! — жужжал голос министра. — Вечные претензии русских. Какие нелепые политические иллюзии у этих варваров! Как может Россия претендовать на Константинополь, спрашиваю я вас? Я не доверяю русским! А турки? Турции нечего совать свой нос в Европу. Когда я был премьер-министром, я вел войну, вы это знаете, — сказал Лейкос с глубоким вздохом, и его красноречие вдруг иссякло, а восковые пальцы стали обиженно расчесывать седую бородку клинышком. Он ожидал встретить восторженный взгляд Хенрики, а тот даже не слушал его. Он по-прежнему был занят Жоржеттой.