Иван Головня - Заклятие Лусии де Реаль (сборник)

Хейвуд ухватил горсть монет и высыпал их в карман камзола. Затем увидел коробочку с браслетом молодой испанки. Он сунул ее за пазуху и, даже не взглянув на остальное, стал поспешно выбираться из каюты. Сделать это было непросто, поскольку дверь оказалась там, где должен был находиться потолок. Когда же капитан выкарабкался в коридор, навстречу ему уже неслись бурные потоки пенящейся воды. Ценой неимоверных усилий, захлебываясь и обдирая в кровь руки, Хейвуд выбрался все-таки наружу.

Судно лежало на борту, готовое под напором волн в любое мгновение опрокинуться кверху килем. Хейвуд осмотрелся. Повсюду из клокочущей воды торчали острые выступы подводных скал. Между ними там и сям выныривали из пены головы пиратов. Выныривали и тут же исчезали назад. Иные – навсегда. Несколько пиратов, не решаясь оставить судно, цеплялись за мачты и реи и свисавшие с них обрывки снастей.

Видя, что галеону осталось жить считаные секунды, Хейвуд решил добираться до берега, смутно угадывавшегося за Перстом Нептуна. Рискуя свалиться вниз, после нескольких неудачных попыток он дотянулся наконец до свисавшего рядом каната, уцепился за него израненными руками и стал медленно спускаться. Но не успел он преодолеть и ярда, как раскачивавшийся на спутанных снастях тяжелый обломок реи со всего маху ударил его по кистям рук, припечатав их к палубе. Кисти в мгновение ока превратились в кровавые лепешки.

Дико заорав от невыносимой боли, Хейвуд камнем полетел в кипящую пучину. Последнее, что почему-то вспомнилось вдруг пиратскому капитану, была падающая с борта галеона в воду юная испанка.

Через минуту «Сан Антонио» разломился надвое и тут же скрылся под водой…

Подняв кверху реденькие брови, что должно было означать крайнее недоумение, высокий тощий матрос в лихо заломленном берете добрую минуту смотрит свысока на буфетчицу, затем – на поставленную перед ним рюмку с виски, переводит взгляд обратно на девушку и только после этого, язвительно ухмыляясь, басит:

– Проснись, красавица! Я ведь просил не виски, а кальвадос. Слушать надо!

– Правда? Ой, извините! Мне показалось… Сейчас поменяю, – заметно смутившись, виновато произносит буфетчица.

Мона Вилар, так зовут буфетчицу припортового трактира «Причал моряка», – среднего роста крепко сбитая миловидная девушка лет восемнадцати с полными, слегка припухшими губами, плавно очерченным подбородком и струящимися на плечи каштановыми волосами, с большими, широко посаженными карими глазами, которые, словно стремясь проникнуть в сущность виденного, смотрят на мир прямо и внимательно. На ней простенькое темно-зеленое платье, которое, несмотря на свою простоту, как нельзя лучше подчеркивает соблазнительные девичьи формы, старательно выглаженный белый фартучек, и белая же наколка на голове, оттеняющая смуглое лицо. Проступающий из-под загара легкий румянец, вызванный смущением, делает лицо девушки еще больше привлекательным.

– Да ладно уж! – снисходительно роняет матрос, посчитав, что наказания в виде растерянности буфетчицы на первый раз вполне достаточно. – Здесь, – матрос выразительно хлопает себя по впалому животу, – места хватит и для виски, и для кальвадоса.

Явно рисуясь, он лихо опрокидывает виски в рот, удовлетворенно крякает, со звоном ставит рюмку на стойку и громко говорит, чтобы слышала не только буфетчица:

– А теперь – кальвадос!

Когда заметно повеселевший матрос, с излишней осторожностью держа перед собой на подносе новую, уже третью, рюмку с кальвадосом, бутылку пива и блюдце с бутербродом, отходит от стойки и направляется к свободному столику, к Моне подходит ее напарница Люси Донген, полная молодая женщина, ведавшая «закуской», то есть приготовлением бутербродов.

– Да очнись ты наконец, Мона! – зачем-то оглянувшись, громко шепчет Люси. – Сколько можно думать об одном и том же? Никуда он не денется, твой Эдвин. Подумаешь, ушел в рейс на две недели! Люди по году плавают и ничего – возвращаются.

Мона, еще больше покраснев, словно ее уличили в чем-то нехорошем, не столько со злости, сколько из стремления скрыть смущение сердито бурчит:

– Отстань, Люси! Обойдусь как-нибудь без твоих замечаний.

Люси негодующе встряхивает внушительного объема бюстом и с обиженно надутыми губами отходит на свое место, пробубнив напоследок:

– Ну и обходись! Подумаешь…

Мона тут же подходит к напарнице, берет ее за руку и, заглядывая в глаза, виновато говорит:

– Люси, не обижайся. Сама знаешь…

– Да уж знаю… – примирительно молвит расчувствовавшаяся Люси. – Тоже места не находила, когда мой Стив уезжал в Марсель на заработки.

– Ну, вот видишь… – Мона в знак окончательного примирения слегка пожимает руку подруги. – А ты хочешь, чтобы я оставалась такой же бесстрастной, как тот чугунный памятник адмиралу Рохасу на Набережной Мориона.

Время раннее – идет десятый час, – и потому трактир «Причал моряка», можно сказать, пустует. Лишь несколько человек, преимущественно матросы без места, сидят кое-где за столиками и неторопливо потягивают пиво из высоких бокалов. А один, загулявший, по всей видимости, так тот и вовсе спит, откинувшись на спинку стула, и время от времени громко, по-лошадиному всхрапывает.

Через настежь открытые окна в трактир вместе с утренней свежестью доносятся гудки приближающихся к Мориону пароходов, скрежет портовых кранов, усиленные рупорами команды вахтенных офицеров, отдающих швартовы кораблей, зычные выкрики расхваливающих свой товар мелких торговцев. В «Причал моряка» эти звуки доносятся вроде как из другого, далекого мира.

Но вот занавес из бамбуковых палочек на входной двери трещит, раздвигается, и в трактир вваливается компания из трех посетителей, по всему видать, моряков торгового флота. Моряки привносят с собой в трактир некоторое оживление.

– Корт, дружище! – узнав в одном из вошедших знакомого, с преувеличенным радушием кричит успевший порядком захмелеть долговязый любитель кальвадоса. – Откуда? Какими ветрами? Ведь «Дукат» должен находиться в океане! Или ты заснул в объятиях красотки Долорес и опоздал к отплытию судна?

Уловив краем уха – обычно Мона не прислушивается к разговорам в трактире – слово «Дукат» и еще не осознав толком, о чем идет речь, девушка перестает протирать рюмки и вся превращается в слух.

– Брось трепаться, Марк! – неохотно отзывается неестественно прямой парень с постным выражением на продолговатом лице, явно не расположенный к зубоскальству. – Никуда я не опаздывал. Вернули «Дукат» с полпути, вот и все.

– Как вернули? – на сей раз долговязый удивлен по-настоящему. – Почему вернули?