Виталий Гладкий - Красная перчатка

Так шли дни юного беглеца, заточенного волею отца в отдаленную северную обитель, и среди множества интересных дел он даже не замечал пролетающее время, а сам погост совсем не казался ему местом ссылки.

В один из ясных майских дней 1330 года кавалькада пышно и ярко разодетых всадников ехала по ведущей к побережью Бретани древней римской дороге, держа направление на город Эннебон. Дорога была скверная — грязная, неухоженная, вся в ямах и рытвинах. Свежие и глубокие колеи свидетельствовали о том, что по ней совсем недавно проехали тяжело нагруженные телеги.

Впрочем, телеги и сейчас встречались на пути. Завидев всадников, возницы торопились свернуть на обочину, и когда кавалькада проезжала мимо, все снимали головные уборы и низко кланялись. А как было не кланяться, если путниками были роскошно одетые рыцари с пажами, оруженосцами и дамами? Кто знает, что на уме у сиятельных господ. Что-нибудь не понравится им в поведении простолюдина, и придется потом взирать на мир с высоты поднятого копья остекленевшими глазами. В лучшем случае слуги рыцарей спустят шкуру ради забавы.

Рыцари направлялись в Эннебон на турнир, устроенный по случаю майских праздников герцогом бретонским Жаном III, который держал резиденцию в городе Ванн. Ванн стал столицей герцогства совсем недавно, ввиду того что занимал более удачное положение — вдали от границы с французским королем, желавшим присоединить к своим владениям и непокорную Бретань. В городе подписывалось большинство указов герцога, здесь же проходили и заседания законодательных органов.

Над кавалькадой реяли скаковые знамена рыцарей — баннеры. Баннер отличался от флага тем, что его полотнище было украшено вышивкой с двух сторон, часто золотыми и серебряными нитями или аппликациями, и создавался он только в одном экземпляре. Поднятый баннер знаменовал личное присутствие главы и членов рода.

Несмотря на мирное время, все мужчины были в боевом облачении, даже пажи. Ведь в лесах Бретани, более богатой и мирной по сравнению с другими герцогствами и графствами Франции, довольно вольготно разгуливали разбойники, а ближе к побережью — контрабандисты.

Позади, в окружении стрелков, тянулся небольшой обоз со слугами, продуктами и вином, походной посудой, запасным оружием, сменной одеждой, шатрами и разнообразными предметами рыцарского быта. Там же, с возницей на передке, подпрыгивала на кочках и скрипела на ухабах крытая повозка лекаря, итальянца Томассо.

Хорошо известный в Бретани костоправ и хирург не обращал ни малейшего внимания на такие неудобства. Он лежал на охапке сена, прижимая к груди объемистый кувшин с добрым вином своей родины, и, выбрав момент, прикладывался к его длинному и тонкому горлышку, как голодный телок к коровьему вымени. Угостившись доброй порцией сладкой мальвазии, сеньор Томассо блаженно затихал, и спустя небольшой промежуток времени из лекарского фургона начинал доноситься богатырский храп. Лошади пугались, а возница, кряжистый бретонец с давно не чесаными черными волосами, в которых запутались соломинки, и с лисьим лицом хитреца и шельмы, лишь негодующе крякал, но будить господина не решался.

Судя по баннерам, кавалькада состояла из рыцарей дома Монтегю и Шатобрианов. Но Жоффрея де Шатобриана среди них не было. Уже минуло четыре года, как он упокоился в фамильном склепе, пораженный неизлечимой болезнью.

Все началось с того, что Жоффрей упал с лошади во время охоты и сильно ушибся. Событие это не было чем-то из ряда вон выходящим, на охоте и не такое случается, и виконт не придал падению особого значения. Спустя год место ушиба начало сильно болеть и Жоффрей стал таять на глазах. Все настойки и мази весьма искусного лекаря Томассо оказались бессильными излечить прежде крепкий организм — у виконта приключилась костогрыза. Его кости начали искривляться и стали очень хрупкими, ему нельзя было даже ходить, чтобы не сломать ноги. Болел он недолго — всего полгода, и сгорел, истаял, как восковая свеча. Так что Жанна, которой едва минуло двадцать шесть лет, стала вдовой и приняла на свои плечи все хозяйство Шатобрианов.

Все четыре года, которые прошли после смерти мужа, Жанна почти не покидала манору; она вела практически монашеский образ жизни, сосредоточившись на воспитании детей — сына Джеффри и дочери Луизы. Единственным ее утешением оставались охота и упражнения с оружием. Взяв в руки топор или меч, она преображалась и становилась страшной — настоящей фурией. Даже опытные рыцари сдерживали натиск Жанны с большим трудом. Ее приемы владения оружием были нестандартными, и защититься от них могли только бывалые храбрецы. Именно храбрецы, потому что вступить пусть и в учебный бой с владелицей маноры Шатобрианов отваживались немногие. И не из-за боязни; просто стыдно было терпеть поражение от женщины. Когда Жанна выходила на поединок, то забывала обо всем на свете; ей казалось, что она сражается с самой Судьбой…

Близился вечер, когда впереди показались грозные башни замка Эннебон и стены города. «Как давно я здесь не была!» — думала растроганная Жанна при виде знакомых пейзажей. Она несколько раз приезжала вместе с мужем на ярмарку в Ванн, поэтому зеленые холмы, окружающие Эннебон природной крепостной стеной, и спокойные воды Блаве, медленно несущие к морю рыбацкие лодки, наполнили ее душу ностальгическими воспоминаниями. Гортанные крики морских птиц и меланхолический звон вечерних колоколов дарили покой и умиротворение.

Жанна посмотрела на грозного рыцаря в темном, почти монашеском одеянии, — единственного из всех — который ехал с левой стороны от ее коня, и печально улыбнулась: Раймон де ля Шатр так и не обзавелся семьей. Будь у нее хоть искорка любви к нему, она бы вышла за него замуж, не задумываясь. Но верный, мужественный шевалье так и остался ее лучшим другом, дядюшкой, и ничего с этим нельзя было поделать.

Ей припомнилась прогулка, когда на них напали разбойники. Она вернулась, услышав шум сражения, как раз вовремя. Де ля Шатр пытался забраться на своего жеребца, а на него, наставив копье, уже несся неизвестный рыцарь в темно-зеленом одеянии, с черным щитом без герба. Жанна долго не раздумывала: пришпорив своего Фалькона, она ринулась на помощь шевалье.

Куда бы виконтесса ни направлялась, даже на невинную прогулку в окрестностях маноры Шатобрианов, она всегда брала с собой полюбившийся ей топор с шипом на обухе. Он находился в специальном чехле и висел, притороченный к седлу с правой стороны. Жоффрей посмеивался над ее привычкой, но не перечил. Что касается де ля Шатра, то он считал, что любая предосторожность нелишняя; шевалье и сам никогда и никуда не выезжал безоружным.