Константин Бадигин - Покорители студеных морей. Ключи от заколдованного замка

У Псковского гостиного двора ганзейцы рядились у кругов перетопленного душистого воска. Лавки купцов из Персии и Сирии привлекали камкой, бязью, коврами и пряностями. Венецианцы предлагали шелк и прекрасные изделия из стекла.

Сырков шел мимо многочисленных лавок новгородских ремесленников: сапожники, портные, оружейники, кузнецы выставляли свои товары, которым мог позавидовать любой европейский город.

Пройдя между возами с солью, прибывшими из соляных разработок Старой Руссы, Афанасий направился к Великому Ивану на Опоках, где в сторожах служил его давнишний дружок.

Церковь Ивана Предтечи на Опоках была известна далеко за пределами Новгорода. Построенная в глубокой древности, она служила оплотом богатейших купцов–вощаников, державших в своих руках всю обширную новгородскую торговлю. Заморские купцы, югорские и другие купеческие объединения Новгорода так или иначе были зависимы от Иванского купечества, а иванские выборные старосты играли видную роль в новгородской политической жизни.

В этой–то знаменитой церкви и служил сторожем Илья Козолуп, дружок Афанасия Сыркова.

Двери церкви Ивана Предтечи были широко открыты; их обступили крупные оптовые торговцы, приехавшие из многих стран мира. Пестрая смесь языков и наречий, многозвучный говор, ссоры, громкая ругань оглушили Сыркова. В притворе оказалось еще беспокойнее: у вощаных весов шла перебранка.

Несколько нюрнбергских купцов хотели взломать один из кругов воска, казавшийся им слишком тяжелым. Суздальский купец не соглашался. Наконец ганзеец ткнул железным прутом воск, нащупал что–то твердое. Круг разломили и, к стыду суздальца, из воска извлекли большой, тяжелый камень.

В другом конце в присутствии тысяцкого яростно спорили новгородские купцы, перемеривая кусок красного сукна иванским локтем. [47] Локоть — мера длины; соответствует приблизительно длине локтевой кости. Русский локоть равнялся приблизительно 0,5 метра. Тут же, в костяном ларце, находился образец рубленой серебряной гривенки.

Староста, держа в руках небольшие весы, что–то объяснял обступившим его купцам.

За маленьким столиком, окруженный торговцами, не покладая рук трудился иванский меняла. Он с большим знанием дела разбирал кучки всевозможных монет: здесь были деньги многих городов и стран, древние и самых последних дней.

Сырков знал, где искать сторожа. Дверь в подвалы была приоткрыта. Спустившись вниз на несколько ступенек, он крикнул:

— Эй, Илья!

— Кого бог принес? — послышался голос.

— Это я, Афоня Сырков.

— Обожди маленько.

Сторож, кряхтя, поднялся по лестнице:

— Афоня! Вот те раз. А я панихиду по тебе думал править. Откуда ты?

Сырков без утайки рассказал другу о событиях последних дней.

— Не быть мне в Новгороде живу: загрызут бояре, — закончил он. — Хочу к Студеному морю податься. Выручи, Илья, дай денег. Путняя долгота страшит. Из первой выручки верну, с лихвой верну.

— Под твое слово дам, — сказал сторож. — А лихвы мне не надо. Пусть монахи берут — им привышно… Пойдем, друг, — добавил он, — я тебя другой дорогой выведу, а то меж господ купцов пока проберешься, из своей рубахи вылезешь…

Через маленькую железную дверь, почти незаметную в северной стене храма, друзья вышли на площадь. Неожиданный звон новгородских церквей встретил их многоголосым хором. Со всех концов города неслись протяжные, тоскливые призывы колоколов.

— Опять усопших хоронят. Оголодал народ, — сказал Илья и перекрестился.

* * *

К вечеру, когда торг стал расходиться, через площадь проскакал на огромном взмыленном коне толстый боярин. Горожане посмеивались, глядя на толстяка с красным, вспотевшим лицом, неловко сидевшего в седле. Это был ладожский посадник.

Боярин Никита Губарев, узнав, что ладожане отбили нападение врага и опасность для крепости миновала, не выдержал и сам поехал в Новгород. Он решил все рассказать Евфимию.

«Авось поможет владыка, — думал он, подпрыгивая в седле. — Жаль Труфана Федоровича. Неужто ему пропадать?»

У дверей Софийского дома Губарев, пыхтя, слез с коня и направился в сени.

Ладожского посадника Евфимий принял в маленькой горнице. Несмотря на жаркий солнечный день, здесь было прохладно и сумрачно. Две лампадки скупо освещали темные лики святых на древних иконах, широкие скамьи вдоль стен, дубовое кресло, на котором сидел владыка, и тяжелый резной стол. Не вставая, Евфимий зажег восковую свечу от огня лампадки. В горнице стало светло.

— Садись, боярин, — сказал новгородский архиепископ, — сказывай… Любо мне при лампадах думать, — добавил он, — голове легче, глазам вольготнее и на душе покой.

— Трех коней загнал, владыка, — волнуясь, начал посадник, — на четвертом к тебе прискакал!..

— Как свей, боярин? — нетерпеливо перебил владыка.

— Разбили свеев, — оживился посадник, — многих в полон похватали! Корабль свейский в Ладожке стоит — заполонили.

— Добро, хорошо службу правишь, Никита Афанасьевич! — похвалил владыка. — А я подумал, не за помогай ли ты прискакал. Говори, в чем нужда твоя.

Посадник вытер потный лоб:

— Измена в Новгороде, владыка… Мои люди гонца к свеям перехватили. Во всем переветник признался… — Губарев запнулся.

Архиепископ сурово глянул из–под насупленных бровей:

— Сказывай дале, боярин.

— Амосова старшого сгубить похотели, — понизил голос Никита Губарев. — Свеям о том писано.

— Кто гонца слал? — недобрым голосом спросил владыка. Никита Губарев оглянулся по сторонам, медля с ответом.

— Говори! — грозно приказал Евфимий. — Говори; боярин!

— Владыка, — жалобно отозвался посадник, — и стен ноне боюсь! — На выпуклых глазах его показались слезы. — Отец милостивый, не выдай, тебе как на духу…

Взглянув на Евфимия, он понял, что медлить нельзя.

— Боярина Борецкого холопа поймали, Вьюном прозывается, другой, Калика Иван, толмач боярский, к свеям ушел. А воровскую грамоту дал Миланио, что у Борецкого лекарем.

Никита Губарев едва дышал. Пот катился с него ручьями.

— Правду ли говоришь, боярин?

Посадник встал и перекрестился, глядя на икону.

— Вьюн на правеже поведал. Здесь он, владыка. Евфимий поднялся и, тяжело опираясь о посох, сделал несколько шагов.

— Феодор, — позвал он, приоткрыв дверь.

— Я здесь, владыка.

— За боярином Борецким пошли, отче, пусть не медлит.

— Сейчас, владыка… — отозвался казначей. — В гридне двое гонцов тебя дожидаются, — добавил он, — с Пльскова гонец да наш монастырский с Шелони. Сказывают, ждать не мочно им.

— Зови, отче! — решил Евфимий.

Вернувшись на место, владыка поправил оплывшую свечу.

— А ты не бойся, боярин, — взглянув на испуганное лицо посадника, ободрил он. — Бог не выдаст, свинья не съест.