Клод Фаррер - СОЧИНЕНИЯ В ДВУХ ТОМАХ. ТОМ 2

Между тем Гильемета снова заговорила:

— Прежде, — сказала она, — он ни за что бы не скрыл от меня даже малейшего пустяка, а также и худшей неприятности. И вы можете спросить у него самого, пришлось ли ему хоть раз жалеть об этом, может ли он вспомнить хоть один промах или сплетню с моей стороны. Вы и сами досконально теперь зная все, что его касается, можете это подтвердить. Проведали ли у нас в городе хоть что-нибудь о всех тех дерзких проделках, виновника которых так часто бывало тщетно разыскивали господа из Магистрата и даже само его высокопреосвященство? Известно ли было хоть что-нибудь о случае с Анной-Марией Кердонкюф, который, однако же, настолько беспокоил самого Тома, что он не захотел вернуться в прошлом году вместе с вами из Америки и предпочел послать вас вперед, чтобы посмотреть, что сталось с матерью, ребенком и покойным братом?

Она долго говорила, и все в этом духе. Но Луи Геноле, сделавшийся вдруг внимательным, поднял голову.

— Что такое? — спросил он, когда Гильемета замолчала. — Что это за мать с ребенком, о которых вы говорили по поводу Винцента Кердонкюфа?

Ибо он совершенно не представлял себе, что Тома был отцом малыша Анны-Марии. Действительно, в свое время на Тортуге Тома рассказал ему все про старую ссору, кроме истинной ее причины. И Луи, который никогда бы не скрыл в разговоре с кем бы то ни было и малейшей капли истины и не воображал даже, чтобы Тома мог быть иногда не так щепетилен.

Гильемета смотрела на него, разинув рот.

— Что такое? — спросила она, до того удивленная, что заподозрила его в притворстве. — О чем это вы спрашиваете, прикидываясь, будто ничего не знаете? Или вы думаете, что мне неизвестна вся эта история? Я ее узнала гораздо раньше вас.

Но Луи Геноле, еще более удивленный, чем она сама, только развел руками.

— Я вас совершенно не понимаю, — сказал он.

Она в изумлении провела рукой по лбу.

— Не может быть!.. Вы в самом деле не знаете?

— Не знаю чего? — спросил Геноле.

— Да того, о чем вы спрашиваете! Ну, словом, эта мать и этот ребенок… да вы смеетесь надо мной! Раз Тома отправил вас вперед прошлым летом, из предосторожности…

— Он послал меня за тем, — объяснил Геноле, — чтобы посмотреть, прошло ли раздражение Кердонкюфов по поводу того поединка, что был шесть лет назад. Тут не было и речи ни о какой матери и ни о каком ребенке.

— Но поединок-то! — воскликнула Гильемета. — Ведь на этот поединок его вызвал Винцент из-за своей сестры Анны-Марии, которая была в положении!

Изумленный Геноле отступил на два шага.

— В положении… — повторил он. — В положении… из-за Тома?

— А то как же! — молвила Гильемета. — Из-за кого же больше?

С минуту они оба молчали. Потом Гильемета потребовала от него дальнейших объяснений.

— Однако же, — начала она, — как все это произошло? Вы же, очевидно, слышали историю с Анной-Марией, как ее выгнали родные?

— Конечно! — ответил Луи. — Но чего я не знал, так это того, что ребенок принадлежит Тома.

— Ну да! — сказала Гильемета. — Если сам Тома вам ничего не сказал, то вы, конечно, ничего не могли узнать от других, так как тайна эта хорошо хранилась. По правде сказать, вы первый, кому я открыла ее, да и то только потому, что воображала, будто вам все известно…

— Но она? — перебил ее внезапно Геноле. — Она-то, Анна-Мария, разве она тоже соблюдает тайну? И почему, ради всех святых?

— Почем я знаю? — равнодушно ответила Гильемета. — По глупости, наверно… да из страха, что у нее возникнут новые неприятности из-за неосторожной болтовни или, как сказать… из любви… Тома в свое время утверждал, что она горячо любила его… Во всяком случае, как ни была она порочна и распутна, Тома никогда не сомневался в том, что ребенок его… Но стоит ли так беспокоиться об этом отродье!

Луи Геноле, встав, ухватился за шляпу, лежавшую на ларе.

— Луи! Вы что это делаете? — спросила Гильемета.

— Я иду, — сказал он, — навстречу Тома, чтобы поскорей его увидеть.

— Таким образом, — произнес Луи Геноле сурово, — женщина терпела все эти шесть лет известные тебе страдания, и, несмотря на это, она не выдала твоей тайны и выкормила твоего сына. Разве не правду я говорю?

— Да, — согласился Тома, смотревший в землю.

— Ты думаешь, — продолжал Геноле, — много женщин было бы способно на это? И не находишь ли ты, что сестра покойного Винцента Кердонкюфа гораздо более достойна, чем любая из наших горожанок, войти под руку с тобой в наш собор и там под звон всех колоколов на колокольне и при торжественной службе на главном престоле стать законной супругой Тома Трюбле, сеньора де л’Аньеле?

— Совершенно верно, — снова согласился без малейшего колебания Тома.

— Тогда, — сказал Геноле, — отчего же ты не отправишься сейчас же просить ее руки?

— Оттого, что я не люблю ее, — сказал Тома.

Он поднял голову и смотрел на Луи Геноле, который, очень удивившись его ответу и плохо даже понимая его, ничего сначала не сказал, погрузившись в раздумье.

Парень этот, — Луи Геноле, — не во всем походил на других. Сын честных родителей, обладавших известным достатком, — отец его, кузнец с улицы Решетки, никогда не нуждался в работе и понимал толк в красивых железных поделках, — Луи с детства больше интересовался отцовскими наковальнями и молотками, чем кубарями, волчками и юлами мальчишек его возраста. Позже, когда ему исполнилось четырнадцать или пятнадцать лет, и девочки стали обращать внимание на его приятную внешность, на цвет его лица, белый, как чистая бумага, и на черные, как свежие чернила, волосы, сам он не обращал внимания на их заигрывания. Набожный пламенной набожностью, чувствуя непомерный страх перед адом и дьяволом, убежденный, что даже невинная женщина может погубить больше христианских душ, чем двадцать лукавых демонов, отрок остерегался отроковиц. И в то время, как его сверстник Тома, — более равнодушный к делам веры и с более горячей кровью, — многим уже лазил под юбки, включая и Анну-Марию, Луи, начинавший увлекаться морским делом, проводил все свободное от молитв, исповедей и прочих благочестивых упражнений время на стоявших в гавани кораблях. Таким образом, юношеские их годы сильно разнились между собой. Так что, когда каждому из них было около двадцати двух лет, и кавалер Даникан завербовал их обоих на «Горностай», то Тома в это время был уже распутнее немецкого рейтара, тогда как Луи еще не потерял невинности.

Такими они пустились в море, — в лето Господне 1672-е, такими же и вернулись из плавания, — в лето Господне 1678-е. Поэтому Луи, оставшись, говоря без прикрас, таким же дурачком в искусстве любви, по-прежнему даже не понимал, что значит любить. И спросив Тома: «Отчего же ты не женишься на Анне-Марии?» и получив ответ: «Оттого, что не люблю ее», он так же не понял этого ответа, как если бы Тома ответил ему не на чистом французском языке, а на ломаном наречии ирокезов.