Клод Фаррер - СОЧИНЕНИЯ В ДВУХ ТОМАХ. ТОМ 2

Одним глотком он осушил стоявший перед ним стакан, словно желая избавиться от докучной формальности. Затем он посмотрел пристально на молодого Праэка, который все еще сидел с рассеянным видом и молчал.

— Впрочем, действительно, — сказал он вдруг, опуская голос, — теперь не время рассуждать об архитектуре. Я хотел кое о чем тебя спросить, Фред… Ты ведь не будешь сердиться на меня за мою нескромность. Ты знаешь, что я любопытный старик… Мне все интересно, но любопытство мое честное… Кроме того, ты знаешь, что я очень люблю тебя… Во-первых, оттого, что ты — это ты, а во-вторых, оттого, что ты так же, как и я, любишь басков и их страну… Итак, итак…

Он заколебался. Праэк стал вдруг прислушиваться к его словам и приподнял голову.

— Подумай также о том, что я мог бы быть твоим отцом: тебе лет двадцать пять, двадцать шесть, а мне шестьдесят…

Он снова остановился. Наконец, заговорил совсем тихо:

— Ты просил ее руку у матери, не правда ли? Руку Изабеллы Эннебон… И тебе ее не дали… Отчего, черт возьми?..

Фред Праэк слегка побледнел:

— Арагуэс, откуда вы это знаете? Мадам Эннебон обещала не выдавать тайны… — И Фред Праэк сморщил брови.

Арагуэс сделал рукой успокоительный жест:

— С чего ты взял, что она нарушила свое обещание? Уверяю тебя, что я никогда ничего не узнавал через нее, зато очень часто и много через тебя самого. Дорогой мой, самые скрытные влюбленные в действительности гораздо откровеннее, чем сами воображают. Как бы там ни было, ты, значит, просил ее руки и получил отказ. И ты не знаешь, по какой причине?

— Нет! — сказал бывший поклонник Изабеллы Эннебон и опять опустил голову.

Художник Арагуэс, который не сводил с него глаз, внимательно изучал его позу и читал своего молодого друга, как книгу… Фред Праэк любил прежде Изабеллу Эннебон — может быть, он любил ее еще теперь, но рана эта не была неисцелимой. Рано или поздно Фред Праэк забудет о своем горе и снова заживет счастливо.

Однако теперь его интересовало нечто другое.

— Итак, ты не знаешь, отчего тебе не дали девушки, которую ты любил? — повторил Арагуэс. — И ты не знаешь также, отчего мадам Эннебон, которая отказала тебе, приняла предложение Поля де Ла Боалль, которому до тебя далеко…

Праэк приподнял брови:

— Далеко?..

— Конечно! Ты очень порядочный человек, ты богаче этого чемпиона по стрельбе в цель.

— Но Изабелла…

— Изабелла тут ни при чем. У нее есть отец и у нее есть мать. Заметь: бравый полковник Эннебон не удостоил даже приездом свадьбу своей единственной дочери. Над этим стоит задуматься.

— Да, это верно, — задумчиво подтвердил Праэк.

Он вопросительно посмотрел на старого испанца.

— Арагуэс, если вы так много знаете…

— О! — перебил его тот. — Когда дело касается таких расколовшихся семейств, приходится ограничиваться только предположениями… Ведь мамаша, а не Изабелла?..

— Изабелла мне не отказала, — подтвердил Фред Праэк с дрожью в голосе.

— Итак, итак… — Перико Арагуэс вскочил внезапно со стула, и, бросив на стол две серебряные монеты, сказал:

— Итак, пойдем! Никогда не надо стараться объяснить необъяснимое. Пойдем! Если наш приятель Рамон все еще не появляется, то давай направимся медленным шагом в Сибуру. Погода прекрасная…

Они прошли большой мост через Нивель и, следуя берегом реки, свернули вправо от Испанского шоссе.

— Вы не боитесь разминуться с господином д’Уртюби? — спросил Праэк, чтоб прервать, наконец, длительное молчание.

— Нет, — рассеянно ответил испанец. — У нас тут есть место, где мы обыкновенно встречаемся, шагах в двухстах отсюда. Я его всякий раз там вижу, когда он покидает свою голубятню. Кстати, Фред, знаешь ли ты, что наш приятель Уртюби действительно великий артист?

— И вы тоже, Арагуэс…

— Я? Молчи и не говори о том, чего не знаешь. Я потому не великий артист, что стал профессионалом. А в наше время, чтобы не быть заживо съеденным повседневными делами и заботами, надо быть чем-то вроде Уртюби — дикарем, стоящим вне жизни. Он артист-любитель, он — искренен… То есть артист настоящий, и… он не оставит ни одного великого произведения.

Действительно, профессионалы в наши дни обречены на посредственность. Но любители всегда — и прежде, и теперь — осуждены на бесплодие. Выбор трудный! Слышал ли ты только что Уртюби? Он хотел сымпровизировать свадебный марш — и что же! Достаточно было мне сказать ему несколько неосторожных слов — и они засели клином в его мозгу. Он уже больше не думал о том, что делает. Все любители таковы. И его свадебный марш был уже больше не свадебный, а…

— Я слышал эти несколько неосторожных слов… — подчеркнул Праэк.

Они подошли к довольно крутому обрыву. Отсюда начиналась скалистая местность. Высокие утесы нависали над водой, закрывая собою узкую полосу прибрежного песка. На одной из скал виднелась естественная терраса, осененная громадными тамарисами — самыми красивыми из всех, что растут между Бордо и Бильбао.

— Подождем здесь, — сказал Арагуэс. — Это наша обычная станция, моя и Рамона. Полюбуйся, милый, красотой этого места. А?.. Увы! Я уверен, что не пройдет и десяти лет, как здесь появится какое-нибудь «анонимное общество» и устроит «казино» или «первоклассный отель» — вся эта местность будет опошлена…

Они сели под тамарисами лицом к морю.

Старый баскский залив засыпал в лучах полуденного солнца. Воздух был совершенно неподвижен, и сверкающая поверхность моря почти не колебалась. На бирюзовом небе, высоко над горизонтом, стояли мелкие перистые облака. Холмистые берега, покрытые вперемежку лесами и лугами, составляли пейзаж, похожий на свежую акварель, — не столь блестящую, сколь гармоничную. Совершенно нельзя сравнить Серебряный берег с Лазоревым. Пластичностью и блеском Средиземное море превосходит все моря на свете. Зато Атлантика Эскуаллерии, нежная и туманная, величественная и грозная, являет горизонты, несравненные по своей легкости и хрупкости. Даже в Иль-де-Франсе небо вряд ли так переменчиво и разнообразно, как в Сен-Жак де Люзе.

Сейчас этот город, полузакрытый золоченым туманом, простирался перед глазами путников, — то было скопление старинных, словно уже стершихся от времени домов, над которыми царила высокая и суровая колокольня. И дома и колокольня словно еще усугубляли строгую и мечтательную меланхолию всей этой страны, созданной по образцу и подобию древнего народа, который ее населяет в течение тысячелетий.

— А, вот и ты, наконец! — воскликнул Арагуэс при приближении Уртюби. — Мы с Праэком восхищаемся красотой этого места.

Уртюби посмотрел вокруг и улыбнулся своей обычной детской улыбкой.

— Да, — сказал он, — эта красота успокаивает. А я нуждаюсь в успокоении. Знаешь ли, эта свадьба… Я не знаю, отчего твои слова так преследовали меня… Я и теперь еще не могу освободиться от какой-то странной тревоги. Она не давала мне покоя в течение всей церемонии. Я боюсь, что и музыка, которою я угостил присутствовавших на свадьбе, была скорее мрачной, чем радостной…