Пётр Губанов - Пробуждение

Капитан Ричард Голдвин, скрестив на груди руки, с невозмутимым спокойствием взирал с ходового мостика шхуны на происходящее.

Военмор Дудников, стоя у борта, кричал по-английски:

— Что вы делаете, мистер Гренвилл? Вы же ученый!

Видя, что на его слова никто не обращает внимания, и уже осознавая случившееся, Дудников обратился к Соловьеву:

— Арсений Антонович! Господин Соловьев, вы русский офицер, неужели вы заодно с этими морскими разбойниками?

Услыхав голос Дудникова со шхуны, Соловьев, свирепо нахмурив брови, крикнул сверху:

— Мистер Гренвилл, прикажите заткнуть рот этому слабонервному субъекту! Да пусть ему покрепче свяжут руки!

Всеми действиями мятежных матросов и иностранных зверобоев руководил Соловьев. Мистер Гренвилл со шхуны наблюдал за тем, что происходило на военном транспорте.

Если кто-либо из нападавших пытался проникнуть через люк на нижнюю палубу, оттуда гремели выстрелы. И, случалось, раненый либо убитый с грохотом скатывался по трапу вниз.

Рослый промысловик в меховой длиннополой малице, лежа на палубе «Магнита», пытался через световой люк стрелять из ручного пулемета.

Наверху было впятеро больше вооруженных людей. Но укрывшиеся в нижних помещениях матросы во главе с Авиловым продолжали сражаться.

— Сдавайтесь! Ваше сопротивление бессмысленно! — объявил Соловьев.

Жилая палуба не хотела сдаваться.

— Так долго не может продолжаться, Евгений Оттович, — сказал Соловьев стоявшему рядом Эразмусу. — Вы упустили подходящий момент, когда их всех можно было взять сразу.

— Легко говорить теперь, когда дело прошлое, — обиделся Эразмус.

— Надо постараться проникнуть на жилую палубу через световой люк на корме, взяв с собой нескольких смельчаков, — приказал Соловьев.

Стрельба возобновилась снова.

Воспользовавшись тем, что внимание судкомовцев отвлечено в сторону носовых люков и дверей, откуда велась стрельба, Эразмус с несколькими подручными все же сумел проникнуть на жилую палубу. Вооруженные ручным пулеметом, они стали теснить кочегаров и машинистов в носовую часть корабля. И ничего им не оставалось, как выйти наверх. Один за другим выбрались шестеро израненных, окровавленных военморов.

Последним поднялся Авилов. Правая рука его была на перевязи. Голова обмотана обрывком простыни, на котором выступили бурые пятна засохшей крови.

— Навоевались, голубчики?! — с издевкой проговорил Соловьев. — Боцман! Всех арестованных в ахтерлюк! Военмора Яхонтова, если он еще жив, — в форпик.

…Яхонтов очнулся от пронзительной боли в нижней челюсти. Казалось, боль перекатывалась по всему телу от головы до ног.

Рулевой Рюшин по-прежнему находился без сознания. Даже трудно определить, жив ли он. Сигнальщик лежал неподалеку от командира в луже крови.

Приподнявшись на локтях, Яхонтов подтянулся на край ходового мостика и выглянул вниз. Его очень удивило, что на палубе «Магнита» расхаживали какие-то иностранцы с винчестерами в руках. Держались они так уверенно и невозмутимо, словно были хозяевами на русском судне. Он потрогал кобуру, где находился прежде наган, — кобура была пустая… И Яхонтов в эту минуту вспомнил то, что произошло на мостике.

За ним пришел боцман Ужов.

— Следуйте за мной… не знаю, как величать теперь? — произнес боцман, опуская глаза.

Держась за поручень, Яхонтов спустился с ходового мостика и увидел Эразмуса.

— Вот мы и встретились, господин самозваный капитан! — с едкой усмешкой проговорил мичман.

Яхонтову мешала непрекращающаяся боль.

«Откуда Эразмус здесь взялся? — недоумевал он. — Наверно, на шхуне доставили его сюда».

Яхонтов не видел, как спускали с мачты красный флаг и на его месте заполоскался на ветру прежний, Андреевский. С грохотом захлопнулся над ним тяжелый железный люк.

Эразмус первым вступил на палубу «Адмирала Коллингвуда». Ему не терпелось поскорее увидеть мистера Гренвилла и передать письмо от консула.

— Рад приветствовать вас, господин мичман, у берегов земли Командора! — сияя улыбкой, со значением произнес Гренвилл.

Это был пароль. Эразмус хорошо его затвердил, помня наказ консула Колдуэлла.

— Какие огромные расстояния нас разделяли, а мы с вами встретились, — по-английски отозвался Эразмус.

Гренвилл провел Эразмуса в каюту на корме шхуны.

— Письмо мистера Колдуэлла при вас? — нетерпеливо произнес Гренвилл.

— При мне, конечно, вот оно, — протягивая пакет, ответил Эразмус.

Мистер Гренвилл вынул из ящика письменного стола ножницы, аккуратно разрезал конверт, достал из него листок тонкой рисовой бумаги. Всего несколько слов написано на листке.

— Вы оказали мне большую услугу, господин мичман, — сказал Гренвилл. Он протянул пачку банкнотов Эразмусу: — Вот здесь тысяча долларов — награда за ваше терпение, за ваш труд.

— Благодарю, мистер Гренвилл, — пряча деньги в карман кителя, проговорил Эразмус.

Потом был обед в кают-компании шхуны «Адмирал Коллингвуд».

…На «Магните» мятежники наводили порядок. Уходя обедать на шхуну, Соловьев приказал никаких похоронных церемоний не устраивать.

За обеденным столом расположились четверо: мистер Гренвилл, капитан Голдвин, мичман Эразмус и лейтенант Соловьев.

Мичман Дудников отказался наотрез принять участие в этом пиршестве.

— А не лучше ли упрятать мичмана в форпике? — спросил Эразмус сидевшего рядом с ним за столом Соловьева. — Слишком он красным сделался.

— Ничего, полиняет, — отозвался Соловьев. — Будем лечить по моей методе.

Несмотря на победу, одержанную над большевиками, за обеденным столом отсутствовали радость, веселье. Были громкие тосты, обильные закуски и свежие ананасы, а единодушия между хозяевами и гостями не получалось. Как ни старался Соловьев, а не мог чувствовать себя хозяином положения. Мистер Гренвилл упорно диктовал свою волю. Американский господин, доверенное лицо консула Колдуэлла, считал, что на Командорах будет соблюдаться образцовый порядок и без контроля русских:

— Какое русским дело до островов, если они в собственном доме не могут навести порядок. Политические споры, кипение страстей, борьба за власть…

— Вашему судну, господин лейтенант, следует вернуться во Владивосток, — как бы невзначай, произнес Гренвилл. — Такова воля ваших новых хозяев.

И Соловьев не нашел в себе силы, чтобы возразить американцу.

Шестые сутки томился Яхонтов в форпике. Болела разбитая челюсть. Есть он почти не мог, только пил воду. Если, случалось, приносили похлебку с камбуза, цедил бульон, чтоб утолить голод.

Он уже знал, что власть Советов во Владивостоке свергнута и все члены исполкома содержатся под арестом. «На всех нас — одна судьба, одни несчастья, коли так все повернулось», — размышлял Яхонтов, слушая тяжкие вздохи волн под днищем «Магнита», идущего полным ходом.