Ян Мак-Гвайр - Последний кит. В северных водах

– Звереныш стоит двадцать фунтов, – говорит Дракс. – У меня есть один приятель в зверинце.

Браунли переводит взгляд на него.

– Кузнец выкует вам решетку, чтобы вы могли и дальше держать его в бочке, – говорит он. – Скорее всего, он умрет еще до того, как мы вернемся домой, но если нет, то все деньги, которые удастся выручить за него, до последнего пенни, пойдут семье погибшего матроса.

Дракс несколько мгновений пристально смотрит на Браунли, словно готовясь выразить несогласие, но потом кивает и отходит в сторону.

Немного погодя, после того как умершего гребца зашивают в парусину и, после краткой и угрюмой церемонии, отправляют за борт, Кэвендиш, вооружившись топориком и фленшерным ножом, начинает снимать с медведицы шкуру. Медвежонок, уже запертый в бочонке, дрожа всем тельцем, наблюдает за тем, как Кэвендиш рубит, режет и свежует его мать.

– Медведя можно есть? – спрашивает у него Самнер.

Кэвендиш отрицательно качает головой.

– Медвежье мясо – горькое на вкус, а печень так и вообще ядовита. Единственное, что в нем есть ценного, – это шкура.

– В качестве украшения?

– Для гостиной какого-нибудь богатея. За нее можно было бы выручить больше, если бы Дракс не так усердно орудовал шлюпочным ножом, но я подозреваю, что разрез удастся зашить.

– А медвежонок будет продан в зверинец, если выживет?

Кэвендиш кивает головой.

– Взрослый медведь – страшное зрелище, но и красивое при этом. Люди с готовностью заплатят полпенни, чтобы взглянуть на него, и будут считать, что им здорово повезло.

Самнер опускается на корточки и заглядывает в темноту бочонка.

– Малыш может умереть от тоски, прежде чем мы доставим его домой, – замечает он.

Кэвендиш равнодушно пожимает плечами и на мгновение отрывается от своего занятия. Подняв глаза на Самнера, он улыбается. Руки у него по локоть перепачканы ярко-алым, а фуфайка и штаны забрызганы засохшей кровью.

– Он скоро забудет свою мертвую мамашу, – говорит он. – Любовь имеет свойство заканчиваться. И зверь в этом отношении ничем не отличается от человека.

Они приходят к нему с порезами и ушибами, головными болями, язвами, геморроями, желудочными коликами и опухшими яичками. Он ставит им припарки и примочки, раздает мази и бальзамы: английскую горькую соль, каламин и рвотный корень. Если все остальное не помогает, он пускает им кровь или прикладывает пластырь, вызывает болезненную рвоту или эксплозивную диарею. Они благодарны ему за это внимание и проявление заботы, пусть даже врач причиняет им неудобство или кое-что похуже. Они верят в то, что он – образованный человек и, следовательно, знает, что делает. Они питают к нему доверие – быть может, глупое и примитивное, но оттого не менее реальное.

Но для Самнера все пациенты, что приходят к нему, олицетворяют собой всего лишь тела: ноги, руки, грудь, головы. Для него их плоть является лишь физическим воплощением их недугов. Ко всему же остальному – их моральным качествам и душам – он остается совершенно равнодушным. Он полагает, что в его обязанности не входит просвещать их или наставлять на путь истинный, как и судить, утешать или поддерживать с ними дружеские отношения. Он – медицинский работник, а не священник, судия или супруга. Он будет лечить их раны и болезни, если это возможно, но в остальном они не имеют никаких прав на его поддержку и участие, да и сам он, говоря по правде, в своем нынешнем угнетенном и подавленном состоянии не в силах никому предложить утешение.

Как-то вечером, после ужина, в каюту Самнера заглядывает один из корабельных юнг. Его зовут Джозеф Ханна. Ему тринадцать лет, он худ и темноволос, и на лице его выделяются высокий лоб и угрюмые, запавшие глаза. Самнер уже видел его раньше и запомнил, как его зовут. Он выглядит именно так, как выглядят все корабельные юнги, – чумазым и неопрятным, а еще, судя по тому, как он останавливается в дверях каюты, переминаясь с ноги на ногу, мальчик страдает от приступа застенчивости или стыдливости. Он судорожно мнет в руках свою кепку и то и дело морщится, словно уже сама мысль о том, чтобы обратиться к судовому врачу, причиняет ему несусветную боль.

– Ты хочешь поговорить со мной, Джозеф Ханна? – спрашивает у него Самнер. – Ты заболел?

Мальчик дважды кивает и моргает перед тем, как ответить.

– У меня болит живот, – признается он.

Самнер, сидящий перед узкой раскладной полкой, которая заменяет ему стол, поднимается на ноги и делает приглашающий жест.

– Когда у тебя начались боли? – спрашивает у него Самнер.

– Вчера вечером.

– Ты можешь описать мне симптомы?

Джозеф хмурится, на лице его отображается растерянность, и он непонимающе смотрит на врача.

– Что ты при этом чувствуешь? – уточняет Самнер.

– Мне больно, – говорит мальчик. – Очень больно.

Самнер кивает и задумчиво почесывает почерневший и обмороженный кончик носа.

– Ложись на койку, – командует он. – Я должен осмотреть тебя.

Но Джозеф не трогается с места. Он рассматривает носки своих башмаков и легонько вздрагивает.

– Осмотр очень простой, – успокаивает его Самнер. – Но мне нужно найти источник боли.

– У меня болит живот, – повторяет Джозеф, поднимая голову. – Мне нужна доза пепперина.

Самонадеянность юнги вызывает у Самнера лишь презрительную усмешку, и он отрицательно качает головой.

– Я сам решу, что тебе нужно, а что – нет, – говорит он. – А теперь будь любезен лечь на койку.

Джозеф неохотно повинуется.

Самнер расстегивает куртку и рубаху мальчика и задирает ему фланелевую нательную фуфайку. Он сразу же замечает, что живот у юнги не вздулся, не пожелтел и вообще не изменил цвет.

– Здесь больно? – спрашивает у него Самнер. – А вот здесь?

Джозеф отрицательно качает головой.

– Ну, так где же у тебя болит? – повторяет судовой врач.

– Везде.

Самнер вздыхает.

– Если у тебя не болит здесь и вот здесь, – говорит он, нетерпеливо пальпируя живот юнги кончиками пальцев, – то как же он может болеть у тебя везде, Джозеф?

Юнга не отвечает. Самнер начинает с подозрением принюхиваться.

– А рвота у тебя есть? – спрашивает он. – Или расстройство желудка?

Джозеф качает головой.

Но из-под впалого живота юнги исходит едва уловимый, но отчетливый запах фекалий, что означает, что мальчик лжет. Самнер спрашивает себя, а все ли в порядке у Джозефа с головой, или же он просто глупее остальных мальчишек в его возрасте.

– Ты знаешь, что означает расстройство желудка? – спрашивает он.

– Понос, – отвечает Джозеф.

– Сними штаны, пожалуйста.

Джозеф встает с койки, расшнуровывает и снимает тяжелые башмаки, расстегивает пояс и сбрасывает штаны серой камвольной шерсти. Неприятный запах становится сильнее. За дверью каюты что-то кричит Блэк, а Браунли заходится в приступе тяжелого кашля. Самнер моментально замечает, что подштанники мальчика, доходящие ему до колен, испачканы сзади пятнами крови и кала.