Ян Мак-Гвайр - Последний кит. В северных водах

Спать они ложатся все вместе на платформу, сложенную из снега и накрытую ветками и шкурами. Между ними нет никаких барьеров или отличий, как нет и попыток соблюсти уединение, иерархию или огражденное пространство. Они похожи на овец, думает он, которые все вместе спят на земле в загоне. Проснувшись посреди ночи, он слышит, как неподалеку совокупляются двое. Издаваемые ими звуки свидетельствуют не об удовольствии и облегчении, а о неохотном удовлетворении какой-то низменной потребности. Рано утром его будит и предлагает воду Панни, одна из двух жен Урганга – широкоплечая, коренастая женщина с широким лицом и застывшим на нем яростным выражением. Урганг и Мерок уже готовят снаружи нарты для охоты. Присоединившись к ним, он отмечает, что они ведут себя куда тише и не так громогласно, как давеча, и понимает, что они нервничают. Очевидно, вчера они безудержно хвастались великой магией белого человека, а сегодня спрашивают себя, не наговорили ли лишнего.

Когда все наконец готово, Самнер вновь садится на нарты и они выезжают на морской лед. Пройдя вдоль береговой линии несколько миль, охотники останавливаются в месте, которое, на взгляд Самнера, ничем не отличается от сотен других, что они видели ранее, и мимо которых проехали без остановки. Они берут копья и переворачивают нарты, глубоко зарывая их в снег, чтобы собаки не утащили их, после чего отвязывают из постромок вожака и отпускают его, чтобы он унюхал отдушину во льду. Самнер, понаблюдав за ними, идет следом, но они не обращают на него никакого внимания, и он спрашивает себя, уж не списали ли они его со счетов из-за того, что нечто сказанное или сделанное им заставило их усомниться в его сверхъестественных способностях. Когда пес начинает бегать кругами и лаять, Мерок хватает его за загривок и оттаскивает в сторону. Урганг жестом показывает Самнеру оставаться на месте, после чего, держа копье на манер посоха пилигрима, медленно подкрадывается к отдушине во льду. Оказавшись рядом с нею, он опускается на колени и удаляет с нее снег лезвием своего ножа. Он смотрит в отдушину, наклоняет голову, чтобы прислушаться, после чего вновь заваливает снегом только что проделанную дыру. Из-за пазухи своей куртки он достает кусок котикового меха, расстилает его на льду и становится на него. Согнув ноги в коленях, он подается вперед и застывает в таком неудобном положении, прижав копье с железным наконечником к бедру и держа его параллельно льду.

Самнер раскуривает трубку. Урганг надолго застывает в неподвижности, а потом, словно ужаленный, резко выпрямляется и одним слитным неуловимым движением вскидывает копье над головой и вонзает его сквозь горку рыхлого снега в тело котика, поднявшегося наверх, чтобы вдохнуть воздуха. Зазубренный наконечник отделяется от древка вместе с прикрепленным к нему линем. Урганг хватается за линь обеими руками, зарываясь каблуками в снег, и тянет его на себя, преодолевая сопротивление бьющегося внизу раненого животного. Пока они так сражаются друг с другом, в отдушине во льду фонтаном вскипает вода. Поначалу она чистая, затем розовеет и, наконец, обретает ярко-алый цвет. Когда котик все-таки погибает, сгусток его крови, густой и темной, выплескивается из промоины во льду к самым ногам Урганга. Тот опускается на колени и, удерживая линь одной рукой, берет во вторую нож и начинает обкалывать им края отверстия. К нему подбегает Мерок и помогает вытащить на поверхность льда убитого котика. Когда туша оказывается на льду, они проталкивают наконечник копья сквозь нее, вынимают его через брюхо и вновь прикрепляют к древку, а открытые раны закупоривают костяными затычками, чтобы более не терять драгоценную кровь. Убитый котик огромен, это настоящий гигант, почти вдвое крупнее обычного животного. Охотники работают быстро и сноровисто. Самнер ощущает не только их приподнятое настроение, но и желание подавить его, дабы их радость не омрачила чистое торжество момента. Когда они втроем шагают по волнистой поверхности льда обратно к нартам, а мертвый котик волочится за ними, подобно мешку с драгоценными слитками, Самнер чувствует в глубине души зарождающееся тепло незаслуженной победы.

Уже много позже, когда двое охотников свежуют котика и раздают куски мяса и ворвани другим семействам в стойбище, дети собираются вокруг Самнера, дергают его штаны медвежьего меха, трутся и прижимаются к его бедрам и коленям, словно надеясь урвать у него чуточку удачи, которую он принес с собой. Он пытается отогнать их, но они не обращают на него внимания и бросаются врассыпную только тогда, когда из иглу выходят женщины. Судя по всему, внушительные размеры котика подтвердили его статус. Они верят, что он обладает магическими возможностями, способен призывать животных из глубины и насаживать их на копья охотников. Нет, пожалуй, он – все-таки не бог в полном смысле этого слова, а так, нечто вроде святого средней руки: он помогает и посредничает. Самнер вспоминает хромолитографию святой Гертруды, висящую на стене гостиной в доме Уильяма Харпера в Каслбаре – золотистый нимб, перо, священное сердце, лежащее, подобно благословенной красной свекле, на ее раскрытой ладони. Что это, спрашивает он себя, невероятный абсурд, и нет ли здесь греха? Священник, пожалуй, нашел бы, что сказать по этому поводу, но Самнеру нет до этого никакого дела. Святой отец сейчас пребывает где-то в другом мире.

Немного погодя, когда они уже лежат под оленьими шкурами, Панни прижимается к нему ягодицами. Поначалу он думает, что она всего лишь устраивается поудобнее и что она уже давно спит, как и все остальные, и лишь ворочается во сне, но, когда она повторяет свое движение, он понимает, что у нее на уме. Женщина она невысокая, с мускулистыми руками и ногами, широкими бедрами и далеко не первой молодости. Своей квадратной приплюснутой макушкой она едва достает ему до груди, а волосы ее пахнут нечистотами и ворванью. Когда он тянется, чтобы накрыть рукой ее маленькие груди, она не оборачивается к нему и хранит молчание. Теперь, когда она знает, что он не спит, Панни поджидает его, точно так же, как ее муж подкарауливал котика сегодня днем на льду, застыв в напряжении, но без особой надежды, одновременно жаждущая и очистившаяся ото всех желаний. Он слышит ее дыхание и ощущает тепло, исходящее от ее тела. Она коротко вздрагивает, но тут же вновь замирает. Он пытается найти какие-нибудь слова, но потом понимает, что сказать ему нечего. Они – всего лишь два совокупляющихся существа, и только. И нет здесь никакого потаенного смысла, как и намека на какие-либо иные чувства или отношения. Когда он входит в нее, то разум его отключается и на него обрушивается очистительная благословенная пустота. Он являет собой лишь средоточие мышц и костей, крови, пота и семени и, судорожно трепыхаясь в ней в предчувствии скорого и грубого завершения, он не хочет и не испытывает нужды быть чем-либо иным.