Фредерик Марриет - Морской офицер Франк Мильдмей

Слова эти усмирили их. Капитан, Грин и Соломон пришли на корму и к большему своему страху увидели ватерлинию преследовавшего их фрегата.

— Что теперь делать? — сказал капитан. — Он успел приблизиться к нам, пока люди стояли на корме в этом проклятом споре. Выбросьте за борт еще две кормовые пушки.

Приказание было исполнено с такою же скоростью, как и первое, но не принесло пользы. Капитан начал замечать, хотя я ясно видел это прежде, что, отрубивши шлюпку, висевшую на оконечности судна, подобно кулаку на конце коромысла безмена, и облегчивши бриг от тяжести двух задних пушек, угнетавших корму, он улучшил ход брига; но на этом должен бы был остановиться; выбросивши же за борт еще две задние пушки, поступил весьма неблагоразумно. Бриг слишком упал на нос, перестал слушать руля, рыскал и пошел чрезвычайно дурно. — Обрубите расхожие якоря, — сказал капитан, и якоря полетели б воду; избавившись от угнетавшей его носовой тяжести, бриг попрямился и пошел опять с прежнею скоростью; но неприятель успел между тем значительно приблизиться к нам. У капитана и команды оставалась одна надежна на темноту, и так как темнота эта приближалась, то я начал упадать духом, боясь, что мы можем уйти от преследования. Солнце находилось уже несколько времени под горизонтом; паруса гнавшегося за нами судна начали очерчиваться неявственно; наконец, все исчезло во мраке, и мы в течение двух часов вовсе не видели судна.

Я ходил по палубе с Грином и капитаном. Последний был в большом беспокойстве; он надеялся составить себе состояние и потом удалиться от трудов и забот морской жизни в какой-нибудь безопасный уголок западных штатов, устроить там небольшую ферму и вести жизнь частного человека. «Потому что я охотно сознаюсь, — прибавил он, — что жизнь эта, как видно, немногим лучше разбоя на большой дороге».

Не знаю, были ли нравственные чувства капитана вызваны приближавшейся опасностью, но скажу только, что, если читатель припомнит некоторые места истории моей жизни, он часто встретит и у меня подобный образ мыслей.

Оба капитана и старший штурманский помощник отправились в каюту, оставив меня на левом шкафуте против грот-мачты.

Они считали, что совсем разлучились уже с погоней, и потому совещание было весьма серьезнее и состояло в том, какой курс им лучше взять.

Глядя на них, я полагал, что все мои надежды на избавление из плена кончились, и думал уже о том, как бы мне попасть в Нью-Йорк.

В это время под видом подернуть брам-брас подошел ко мне матрос сзади и, повисши на снасти, вместо крика «э-го!», — прошептал: «Вы можете завладеть этим бригом, если вам угодно. Нас пятьдесят англичан, мы приведем его к ветру и подымем огонь, если вы скажете только слово и обещаете нам полное прощение».

Я сначала показал вид, что не слышу, но, оборотившись, увидел Твиста.

— Молчи, бездельник! — сказал я. — Ты думаешь искупить одну измену другой и осмеливаешься оскорблять честь морского офицера таким бездельническим предложением? Поди сейчас на свое место и считай себя счастливым, что я не скажу об этом капитану, который имеет теперь полное право выбросить тебя за борт, чего ты, по бесчисленному множеству своих преступлений, совершенно заслуживаешь.

Матрос скрылся, а я пошел пересказать этот случай капитану, прося его беречься измены.

— Поведение ваше, сэр, таково, — сказал капитан, — какого я всегда ожидал от британского морского офицера. Я откровенно скажу вам, что намерен уменьшить парусов, остаться под марселями и фоком и в темноте лечь на зюйд, придерживаясь, как можно круче, к ветру.

— Как вам угодно, — отвечал я. — Вы не можете ожидать моего совета и не поверите, если я скажу, что желаю вам полного успеха. Но будьте уверены в моем неизменном старании употреблять все средства к воспрепятствованию всякому недостойному намерению лишить вас командования судном.

— Благодарю вас, — сказал капитан печально и, не теряя более времени в бесполезных словах, скомандовал тихим, но твердым голосом:

— Убрать унтер и марса-лисели, а на марсах долой брам-лисели и пошел крепить брамсели.

Все это исполнялось с какою-то неимоверной скоростью, удивившею меня, привыкшего к проворству на военных судах.

Только одно сделано было не так. Вместо того, чтобы унтер-лисель убрать на палубу, ему позволили свалиться за борт, и он буровил несколько времени под левой скулой.

— Поставьте на брасы на левую! Брасопь реи, как можно круче, боцман! Руль на борт — приводите к ветру!

— На борте, сэр, — отвечал рулевой, и бриг приведен был в крутой бейдевинд на правый галс, но, казалось, не слишком скоро подавался вперед, хотя имел марсели, грот, фок, бизань и кливер.

— Я думаю, мы ушли теперь от него, — сказал капитан. — Что думаете вы, лейтенант? — И вместе с этим дал мне сильный, но дружеский удар по спине. — Ну, что ж вы скажете; не распить ли нам лондонскую бутылку вина, в особенности после трудов дня?

— Обождите немного, — сказал я, — обождите немного.

— Что вы смотрите там на ветре? — спросил капитан, увидя, что мои глаза обращены были на одно место.

Прежде нежели успел я ответить ему, Томпсон подошел ко мне и сказал:

— Там судно, сударь, — указывая на то самое место, на которое я смотрел. Капитан услышал это, и так как у страха зрение бывает всегда весьма быстрое, то сам он немедленно увидел судно.

— Бежать теперь бесполезно, — сказал он. — Мы пробовали идти с попутным ветром, когда бриг наш имеет наилучший ход, и судно это догоняло нас, а в бейдевинд тем более нечего надеяться; но все-таки с ровным ветром и без волнения мы должны бы идти лучше. Соломон, тут что-нибудь неладно, осмотрите-ка вокруг.

Соломон прошел по правой стороне и ничего не заметил; но, перешедши на подветренную сторону и посмотревши с баку за борт, увидел несколько парусины, висящей с сеток.

— Что это такое? — спросил он.

Никто не отвечал. Он посмотрел под руслень и увидел целый унтер-лисель, буровивший в воде.

— Нечего удивляться, что судно идет дурно, — сказал штурманский помощник, — тут достаточно, чтоб остановить самую конституцию. Кто убирал этот лисель? Но, ничего, мы разберем завтра. Подите-ка сюда, баковые.

Несколько американцев подошли к нему, но не с слишком большой поспешностью.

Бриг имел в то время столько ходу, что парус нельзя было выбрать из воды.

Между тем, как они тратили бесполезные усилия, на ветре показалась пушечная вспышка, раздался гул, ядро просвистало над нашими головами, и, как молния, ударило в бизань.

— Ура, старая Англия! — воскликнул Томпсон. — Тому, кто выпалил, отдаю выпить завтра мою порцию грога.

— Прикуси язык свой, английская каналья! — сказал второй штурманский помощник, — или я навсегда закрою твой рот для грога.