Вернер Гильде - Непотопляемый «Тиликум»

Через неделю он был уже настолько в порядке, что мне не надо было его больше взбадривать. Но о настоящей еде он все еще и слышать не хотел, так что готовил я пока только для себя. Консервы, закупленные Норманом, были превосходные, и жил я, что называется, припеваючи.

Едва мой напарник чуточку ожил, я начал обучать его основам морской практики. До сих пор мы шли на ветер, и славный работяга «Тиликум» отлично справлялся с этим почти без нашей помощи. Теперь Норман должен был обучиться управляться с парусами и рулем по-настоящему.

— Запоминай, Норман, то, что ты только что изволил наименовать веревкой, называется у моряков фока-шкотом, и ты должен его потравить, если ветер станет заходить с кормы.

Через несколько дней с основами морской практики мы с божьей помощью разобрались. Оставалось только дождаться свежей погодки, чтобы как следует испытать на прочность и судно, и экипаж.

И 11 июля, на двадцатый день нашего плавания, мы дождались. С норд-веста засвежело, ветер дул все сильнее и сильнее. Мы убирали один парус за другим, не вылезая при этом из рубки. «Молодец, Ханнес, — хвалил я мысленно сам себя, — оснастил кораблик — лучше не придумать!»

Парус за парусом, и вот уже на мачтах остался один только фок, под которым мы и удирали теперь от набиравшего силу шторма. Волны высотой с дом шипели за кормой. С их гребней срывались клочья белоснежной пены. С каждой минутой положение наше в этом мире становилось все более угрожающим.

Я достал из носового рундука плавучий якорь, который смастерил специально для этого рейса. К толстому железному обручу диаметром 50 сантиметров я пришил мешок из крепкой парусины. Получилось нечто вроде огромного сачка для ловли бабочек. Четыре троса, закрепленные на обруче коренными концами, я завязал спереди в общую петлю и пропустил через нее самый крепкий линь из всех, что у меня были.

— Послушай, Норман, — сказал я, — забирай-ка этот якорь, иди с ним на бак и закрепи свободный конец якорного каната на битенге. Когда я махну тебе рукой, это значит — я привожусь к ветру. Ты тут же спускаешь фок и бросаешь за борт якорь. Да смотри, чтобы он не перепутался с якорным канатом!

Мой спутник осторожно озирался по сторонам. «Тиликум» рвался вперед сквозь шапку шипящей пены. Мы легко взбегали на волну и летели дальше, опережая ее. Все это выглядело не столь уж опасным. Именно об этом и сказал мне Норман.

— Долго нам так не продержаться, — ответил я ему, — того и гляди наступит такой момент, когда корму «Тиликума» занесет на гребень очередного вала, где вода перемещается с большой скоростью, а нос его будет при этом оставаться во впадине. Тогда судно сразу же развернется поперек волны, и следующий вал обязательно накроет нас.

Однако Норман все еще никак не хотел уразуметь этого по-настоящему.

Наконец и до него кое-что дошло. На четвереньках, чтобы не сбило ветром, с моим якорем под мышкой он пополз на бак и довольно споро закрепил конец троса за битенг. Выждав подходящий момент, когда «Тиликум» оказался во впадине между двумя большими волнами, я круто привелся к ветру и одновременно раздернул фока-фал. Парус с треском пополз вниз: Норман тянул изо всей мочи.

— Теперь якорь! — крикнул я.

Мой напарник глянул вверх и увидел обрушивающуюся Прямо на нас гигантскую водяную стену. Никаких причин для особого беспокойства пока не было. Нос «Тиликума» легко выдержал бы и не такую волну. Однако Нормана охватила дичайшая паника. Он выпустил якорь из рук, — к счастью, за борт — и прыгнул на фок-мачту. Резво работая руками и ногами, он в мгновение ока очутился наверху.

Мой друг доктор Мартенс объяснил мне когда-то, что человек произошел от обезьяны, а вовсе не был сотворен в готовом виде богом, как нам рассказывал об этом в школе пастор Рухман. Сказать по правде, я все же так и не мог никогда убедить себя до конца в истинности этого дела, насчет обезьян. Но стоило мне увидеть Лакстона, берущего на абордаж фок-мачту, и я тут же твердо поверил в обезьянью историю.

Все это так, только «Тиликум» вовсе не для того был построен, чтобы нести на мачте здоровенного мужчину. Он рискованно накренился, едва не черпая бортом воду.

— Вниз, живо! — взревел я, как бешеный бык.

Лакстон и сам увидел, что волна без всякого ущерба для нас мирно прошуршала мимо, и, сконфуженный, скользнул по мачте вниз. Нас дрейфовало, хода не было, ветер разворачивал «Тиликум» лагом к волне. И тут заработал наш плавучий якорь. Якорный трос вытянулся в струну, и, не успела прийти очередная волна, как якорь снова развернул нас носом к ветру.

В полнейшей безопасности, не приняв ни единой капли забортной воды, мы стояли на якоре в бушующем море. Судно медленно дрейфовало кормой вперед. Я закрепил руль и поставил на крышу каюты фонарь. После этого мы оба забрались в каюту.

Я было собирался слегка отчитать Лакстона, но он опередил меня:

— Мне стыдно, Джон, но если бы ты знал, как я испугался…

Позже Норман напечатал о нашем путешествии большие статьи в разных газетах, но о том, как он карабкался на мачту, в них не было ни слова.

Мы провели спокойную ночь. Снаружи надрывался норд-вест. В каюте было тепло, сухо и даже относительно тихо. Норман сразу же завалился в койку. Мне пришлось улечься на узкой банке. Когда «Тиликум» делал резкое движение, я слетал с нее. Разбуженный таким невежливым способом, я быстренько высовывался из люка, осматривался по сторонам и снова засыпал.

После шторма я уже твердо знал, что судно наше — замечательное, способное в полной безопасности пронести нас вокруг света.

Через несколько дней нам посчастливилось поймать в паруса добрый норд-вестовый пассат, а в середине июля, несколько огорченные наступившим штилем, мы пересекли экватор.

По первоначальному замыслу мы собирались сделать первую стоянку на Маркизских островах. Однако тогда нам пришлось бы еще долгое время идти круто на ветер, а при этом, как известно, судно больше всего захлестывает волной. Поэтому мы решили идти к острову Пенрин. На этом маршруте пассат нам особенно благоприятствовал и мы пробегали от 150 до 170 миль в сутки.

Наступило 1 сентября. По моим расчетам, мы находились где-то совсем рядом с островом. Поэтому всю ночь мы пролежали в дрейфе. Но вот встало солнышко, а вокруг нас по-прежнему была только вода. Но я верил в свои навигаторские способности. Кроме того, из лоции я знал, что Пенрин — всего лишь невысокий атолл протяженностью около восьми миль.

К полудню на горизонте показалось темное пятно. Всякий раз, как мы взбирались на гребень волны, я видел его совершенно отчетливо. Таким образом, на 59-й день плавания мы отыскали посреди Тихого океана этот крохотный островок.