Николай Черкашин - Одиссея мичмана Д…

Мурманск. 1986 год

Я стоял на палубе рейсового катера, резавшего гладь Кольского залива, как вдруг навстречу - курсом в Баренцево море - вышло из-за скалистого островка могучее судно с высокой современной рубкой, с явно ледокольным развалом бортов. Низкое предвесеннее солнце золотило славянскую вязь на корме - «Пересвет».

Ледокол «Пересвет» шел на Новую Землю. Шел он из Мурманска - оттуда, куда не смог дойти его тезка-крейсер.

То было обыкновенное флотское чудо, когда погибший корабль воскресал в новом судне.

«Пересвет» воскресал не впервые. Это имя носило до 1918 года сторожевое судно, переименованное в «Борец за коммуну». «Пересвет»-«Борец» воевал на гражданской и захватил три года Великой Отечественной.

Красный флаг реял на гафеле нового «Пересвета».

А что же «Пересвет» порт-артурский и порт-саидский? Его останки так и покоятся на дне Суэцкого залива.

Жарким летом 1974 года к берегам Египта пришли, повторив путь старого броненосца, тральщики Краснознаменного Тихоокеанского флота, пришли по просьбе египетского правительства, чтобы обезвредить в Суэцком заливе минные поля, выставленные израильтянами. И снова громыхнул взрыв и вздыбились вода и пламень у борта одного из тральщиков. И снова моряки-тихоокеанцы геройски спасали корабль. И спасли. И разминировали залив.

Увы, спустя десять лет в этом горячем районе снова загремели таинственные взрывы. Неизвестные террористы выставили в Суэцком канале и Красном море мины, на которых за полтора летних месяца 1984 года подорвалось восемнадцать судов из четырнадцати стран. На сей раз коварные воды канала очищали американские вертолеты-тральщики.

Ленинград. 1942 год

Три человека из неведомого мне поколения - Домерщиков, Ларионов, Людевиг… Никто из них не был выдающимся морепла вателем, государственным деятелем, исторической фигурой. Обычные люди необычного времени, вобравшего в себя четыре войны и три революции, стык веков и перелом эпох…

И как тут не вспомнить вещие слова Достоевского: «Никакое воображение не придумает вам того, что даст самая обыкновенная жизнь».

Это только кажется, что простые смертные исчезают бесследно. Стоит только очень захотеть, и канувшая в Лету жизнь всплывет и пройдет перед твоим взором причудливо-таинственной лентой - от начала до конца.

Мне было крайне важно узнать, какими были мои герои в свои последние дни и какими были дни, последние в их жизни.

С Ларионовым получилось довольно просто. Сотрудник Централь ного военно-морского музея Владимир Михайлович Сафонов, узнав о моем поиске, отодвинул какой-то стенд, открыл в толстой стене небольшую железную дверь, ввел меня в просторную, но глухую комнату без окон - не то каземат, не то камеру,- заставленную шкафами, моделями атомных подводных лодок, рамами картин, не нашедших себе места в экспозиции. То был загадочный и запретный спецхран музея, его секретная часть… Порывшись в одном из своих ящиков, Сафонов, бывший морской авиатор, положил передо мной тетрадь в черном клеенчатом переплете. То был «Вахтенный журнал» музея, который вел в первую - самую суровую - блокадную зиму ученый секретарь Леонид Васильевич Ларионов. Вел при свете коптил ки, негнущимися от холода и дистрофии пальцами.

Страницы этой воистину героической летописи были по-ко рабельному разбиты на три графы: дата, метеообстановка, случаи…

РУКОЮ ОЧЕВИДЦА : «3 декабря 1941 г . Ветер 6 баллов, т-ра - 12 °С. Свет в музее не горел. Сильное сотрясение здания музея от близко взорвавшихся бомб. 5.12.41. Делал доклад о научной работе. 7.12.41. Фактически перестали ходить трамваи.

Отдан выговор в приказе уборщицам Б. и Г. за опоздания на службу.

Переплетчик сдал альбом с наклеенной передвижной выставкой. 9.12.41.

У столяра А. Смирнова умер брат от дистрофии. Гроб делали в музее.

Подписка на военную лотерею - 20% от оклада.

11.12.41. В 3 часа падение снаряда в воду у Дворцового моста. Сильное сотрясение музея.

20.12. Пришел библиограф Густомесов. Весь желтый, опухший, блуждающие глаза - дистрофия. Начальник разрешил ему переночевать в музее, так как у него было мало сил, чтобы дойти до квартиры на улице Чайковского.

22.12. Воскресенье. Обстрел Петроградской стороны, Зверинской улицы. Снаряд попал в дом в шестидесяти шагах от дома №2, где живет Ларионов. У него 3 раза выбивал стекла.

23.12.41. На улицах стали появляться трупы людей, умерших от дистрофии. Милиция не успевает убирать. Густомесов с 20.12. так и лежит в музее. Через политотдел выхлопотал разрешение отправить его в один из морских госпиталей.

У некоторых сотрудников - куриная слепота, неумение ориентироваться в темноте.

25.12.41. -10 °С. Ночью, в 2 часа, умер Густомесов. Гроб сделал музей. Типикин уличен в воровстве дров. Квартиру Ларионова залило водой из фановых труб . Прибавили хлеба со 125 до 200 гр.

6.1.1942 г. - 8°С. Умер пожарный Мицинок.

25.1.1942 г. Женщина, которую в субботу приняли для обогрева в дежурной комнате, умерла в ночь на воскресенье. Ни врача, ни милиции вызвать не удалось. Труп до сих пор лежит в музее.

Отогрели одного мальчика и женщину, а то бы они по гибли».

Записи в «Вахтенном журнале» обрывались 30 января 1942 г. Проставлена только эта-последняя - дата. Через шесть дней Ларионов умер от истощения и цинги. Но сохранился его личный дневник, в котором описаны эти последние дни.

«29 января, четверг, 1942 г .

Спал крепко, но мало. В 9 ч. 30 мин. поднялся. Мороз сразу стал -12°С, и показалось легко. Но в Провиантском переулке упал, сильно расшибся. Пришел в музей, взял у Токаржевского подписанные бумаги и сдал ему вахтенный лист за вчерашний день. Пошли в столовую к 11 часам. Директор начал пакостить: вдруг запер дверь с улицы. Все мы стучали - без ответа. Метель, ветер…

У меня был талон только на суп. Суп оказался без соли. Хлеба не привезли, а если привезут, то только для Академии наук. Пошли к директору. «Дам вам хлеб, но достаньте мне свечи у Токаржевского». Взяточник!

Пошел в госпиталь № 7. Заболели сестры Яковлевы. Долго искал операционную. Там мне впрыснули 10 кубиков глюкозы и 1 куб. кислоты.

Пошел к военкому. Тот потряс меня. Угостил тарелкой - глу бокой - кислой капусты с луком и постным маслом и стаканом компота из абрикосов - сладость! Я благодарю, а он говорит: «Надо вам помочь!»

От него в столовую. Опять не пускают, но достучался. Хлеба так и не привезли. Пришел в музей и очень огорчил этим Токаржевского и Невскую (сотрудницу музея). Взял ее карточку и пошел домой - надо лежать после впрыскивания. Пришел затемно. Ни Марусе (бывшая домработница) до 11 вечера не удалось получить хлеб, ни мне, ни Невской.