Луис Ламур - Там, на сухой стороне

— Оставайся здесь, Доби. Мне надо кое-что сделать наверху.

— Ты хочешь вернуться?

— Они не сожгут ранчо, не узнав, что я этого не одобряю, — ответил он. — Я просто пару раз выстрелю и опять спущусь.

— Я пойду с тобой.

— Вот что, сынок, ты останешься с животными. Я не для того растил тебя с пеленок, чтобы тебя однажды подстрелил какой-нибудь бандит. Сиди здесь и жди меня; а когда я вернусь, мы сообразим, что делать.

— Знаешь, па, если ты растил меня для того, чтобы я сидел и смотрел, как мой отец один идет в драку, то ты точно потерял время зря. Я иду с тобой.

Мы пошли вместе, и я никогда не чувствовал себя ближе к нему, чем тогда. Мы выбрались из каньона и рощей помчались обратно к ранчо. Шайка Моуэтта кружила вокруг дома. Они кричали и стреляли.

Из трубы шел дым, и я понял: они не знают, что мы убежали. Для хорошего выстрела было чересчур далеко, но если они рванут за нами, то нужно успеть добраться до каньона. Поэтому отец улегся в камнях, долго прицеливался и наконец медленно нажал спуск. Старая винтовка в его руках дернулась, и одна из лошадей встала на дыбы, словно ее что-то ужалило; всадник покатился на землю. А потом они разбежались во все стороны так, что только пятки сверкали.

Но я успел-таки сказать свое слово. Я долго целился в крупного мужика с белыми подтяжками, держа мушку чуть ниже того места, где они перекрещивались, и осторожно сгибал указательный палец, пока не прогремел выстрел.

Я не убил его, но ранил. Дал понять, что в него стреляют. Однако они не уехали далеко. Один из шайки поджег факел и бросил его на крышу дома. Факел скатился.

Мы с отцом открыли огонь и слегка их побеспокоили, но через несколько выстрелов они поняли, что палят не из дома, развернулись и понеслись к нам.

Зрелище, скажу я вам, было потрясающее.

Бандитов было человек четырнадцать — пятнадцать, у всех прекрасные лошади, и они летели на нас, словно отряд наступающей кавалерии. Внушительное зрелище. Красивее я не видал и теперь восхищался, глядя на них в прицел винтовки. На этот раз ошибки быть не могло: после моего выстрела один из бандитов вскинул руки, грохнулся на землю, несколько раз перевернулся и так и остался лежать. Отец тоже выстрелил и только потом сказал:

— Пора уходить, сынок.

И мы ушли.

Скажу больше: мы убежали. Отец, оказывается, хорошо умел бегать. Мы неслись во всю прыть, когда услыхали сзади крик.

Они заметили нас.

— Стой, сын, — сказал отец.

Он упал за бревно и выстрелил, прежде чем коснуться земли. Я на секунду опоздал и стрелял, укрывшись за толстым деревом.

Они подожгли дом. Мы видели, как в небо поднимается дым.

Всадники стали брать нас в кольцо, и мы опять рванули к каньону. Перевалили через край и повалились на землю, пули поднимали вокруг нас фонтанчики пыли. Мы отстреливались.

Бандиты ушли в лес вправо и влево от нас. Я стал перезаряжать винтовку и взглянул на отца. Вся его рубашка была в крови, а лицо стало бледным как полотно. Я испугался.

Я подполз к нему и взвалил его на плечи и с обеими винтовками кое-как, с горем пополам, спустился на дно каньона. Нельзя было так обращаться с раненым, но выбора у меня не было. Я затащил его в наш новый корраль, обмыл лицо и попытался снять с отца рубашку.

Я снял верхнюю рубашку, и нижнюю тоже, обнажив его грудь, и увидел входное отверстие. Пуля раскрошила плечевую кость, порвала мышцы и застряла, не дойдя до позвоночника. Там она выпирала синеватым бугром, и я решил, что лучшее, что смогу сделать, — это вытащить ее оттуда. Вынул свой нож, надрезал кожу, и пуля сама выскочила в подставленную ладонь.

Он потерял много крови. Он потерял чертову уйму крови, но рана не казалась мне смертельной, хоть я и мало что в них понимал. Надо было что-то делать, поэтому я замотал рану обрывками его нижней рубахи, немного его обмыл и уложил на землю.

Боль от раздробленной кости, наверное, вызвала шок, потому что он где-то по дороге потерял сознание.

Я взял его винтовку, перезарядил ее и стал ждать банду Моуэтта. Но никто из них так и не появился. Я приготовиться перебить чуть ли не всю шайку, однако они не пришли.

По-моему, они решили, что поубивали нас. Или напугали так, что мы здесь больше не покажемся. Или что-нибудь в этом роде. А возможно, им не слишком светила мысль спускаться в каньон, где за каждым деревом их может поджидать выстрел или даже два.

И вот я сидел на дне Затерянного каньона, а отец лежал, страдая от потери крови, и я понятия не имел, что делать дальше.

Я всегда думал, что отец мало что знает, однако он часто помогал людям или лечил их, а я хоть и много болтал, не знал, что делать в таких случаях.

В эти часы я точно не думал о золотоволосых девушках, просто жалел, не зная, что предпринять, да и посоветоваться было не с кем.

Развел маленький костер и в одном из котлов, что привез отец, начал кипятить воду. Клянусь, он все продумал заранее: захватил все, что могло понадобиться.

Я распаковал вьюки и начал копаться в вещах, чтобы посмотреть, что там у нас есть. Нашел банку белого порошка, которую отцу дал один старый джентльмен и сказал, что он помогает при царапинах от колючей проволоки. Ни разу не видел колючей проволоки, но что такое царапина, как не маленькая ранка? Поэтому, когда я в очередной раз промывал рану отца, я засыпал ее этим белым порошком.

Когда люди живут вдалеке от врачей, они готовят собственные лекарства, и некоторые из них действуют на редкость здорово. Я поставил кофейник и набрал еще хвороста для костра. И укрепил наше укрытие.

Откуда я знал — может, банда Моуэтта сидит на краю каньона и ждет ночи, чтобы на нас напасть.

Приготовив кофе, оставил на минуту отца и спустился к ручью набрать воды для бульона.

Когда я вернулся, отец уже шевелился. Не знаю, как долго продолжалось кровотечение, прежде чем я его заметил. Может, сразу после первой пули, но то, как его рубашка пропиталась кровью, испугало меня до жути.

Никто из бандитов не показывался. Наверное, они вообще не спускались в каньон, но я не стал рисковать и подниматься наверх. Если меня убьют, отец останется здесь умирать или выкарабкиваться в одиночку.

И вот я сидел, ждал и мечтал только об одном: чтобы пришел хоть кто-нибудь. Только вряд ли кто-нибудь появится, разве только Оуэн Чантри, но и он едва ли найдет нас в этой дыре.

Я действительно волновался за отца и никогда в жизни не чувствовал себя таким одиноким.

Когда отец открыл глаза, полдень уже давно прошел. Я тут же принес ему кофе и поддерживал голову, пока он сделал пару глотков.

— Что случилось? — спросил он.

— Тебя ранили, па. Не слишком тяжело, это наверняка, но ты потерял много крови. Ты должен лежать, не двигаясь, и отдыхать. Никто не приходил. Я ухаживал за скотом, и построил оборонительные укрепления, и зарядил винтовки, и все ждал, что кто-нибудь придет…