Евгений Костюченко - Шайенский блюз

Внутри сарая послышалась какая-то возня. Явственно заскрипели перекладины деревянной лестницы, пропела, откидываясь, дверца чердака, и негромкий женский голос спросил:

— Маш, а Маш? Молочка попьешь?

«Вот дура! — возмутился Гончар. — Тут война идет, а она с молочком носится…»

До него не сразу дошло, что женщина говорила по-русски.

— Ой, Тонька, чтой-то он не шевелится, — прозвучал в сарае другой женский голос, видимо, принадлежавший Маше.

— Пугни еще разок, да бей поближе, тогда, небось, зашевелится.

Снова грохнул «спрингфилд». Лязгнул затвор, прозвенела гильза, откатившись по деревянному полу.

— Ой, мамочка моя, даже не дрогнул! Ой, Тонька, что теперь будет! Ой, папаша заругает!

— Чего зря горевать! Побежали, да все сами расскажем, а повинную голову меч не сечет. Бог даст, не наповал. Не убила — вылечим, а убила — похороним. Бежим, Машка!

Пока в сарае слышались причитания и скрип лестницы, Степан успел встать у входа, прижимаясь к глинобитной стенке. Дощатая дверь распахнулась, и он спрятался за ней. Сквозь щель Гончар увидел двух невысоких девушек в черных длинных юбках. Одинаково одетые, с одинаковыми русыми косами, они отличались только тем, что у одной был белый платок, а у другой — красный. Другим отличием могла бы служить длинная винтовка, которую за ствол волокла за собой девушка в красном платке — но Степан быстро устранил это различие. Подкравшись сзади, он выдернул «спрингфилд» из рук девчонки и сказал:

— Спокойно, красавицы. Так-то у вас гостей встречают?

Они обернулись и застыли. Их скуластые смуглые лица побледнели, а темные азиатские глаза широко раскрылись.

Степан оперся на винтовку, словно на посох, и заговорил укоризненно:

— А где же хлеб-соль? Мы к вам со всей душой, а вы стрелять. Нехорошо, красавицы.

— Бежим, Тонька, — дрожащим голоском произнесла девчонка в красном платке, не двигаясь с места. — Бежим, не стой, у него зарядов нету.

— С нами крестная сила, — Тонька истово перекрестилась. — Напужал ты нас, дядя. И откель ты такой взялся?

— Откель, откель, — передразнил он. — Отсель. Отсель грозить мы будем шведу. Может, хоть молочком угостите? Или оно только для тех, кто по живым людям из винтовки лупит почем зря?

— Мы для острастки! — осмелев, выпалила Маша. — А нечего шастать по огородам! Ходят тут всякие разные!

— Уж больно вы грозные, как я погляжу, — с наслаждением процитировал Гончар что-то из школьной программы по русской литературе. — Откуда винтовка? Из лесу, вестимо? А ну-ка, крестьянские дети, ведите меня к папаше. Он, небось, в амбаре сидит?

Девчонки переглянулись.

— Чудной ты, дядя, — сказала Маша. — Шел бы ты дальше своей дорогой.

— Я и шел. Да только дорога к вам-то и привела. Пошли к отцу, да живее.

Одна из девчонок присела и схватилась за сухой корень, торчавший из земли.

— Ну, пошли, — сказала она и, поднатужившись, подняла незаметную крышку погреба.

Из черного проема на Степана повеяло прохладой и запахом влажной земли. Маша первой спрыгнула вниз, Гончар, повесив винтовку на плечо, последовал за ней.

Это был узкий и глубокий ход сообщения, крытый камышом. Через щели сверху пробивались косые лучи света. Степан, пригибаясь, шагал за девчонкой, пока она не остановилась перед лесенкой.

— Ты, дядя, постой здесь, я папашу предупрежу, от греха подальше. Он у нас горячий, сначала стреляет, потом спрашивает.

— Это я уже заметил.

Она быстро взобралась по лестнице, только босые пятки мелькнули в полумраке. Тонька прошептала сзади:

— Дядя, дядя, отдай ружье, папаша заругает.

— И поделом. — Степан прислушался, но сверху не доносилось ни звука.

«Могли ведь и обхитрить, — подумал он. — Неизвестно, куда они меня завели. Сейчас еще эта Тонька полезет наружу, а потом крышку опустят и придавят сверху. И сиди, дядя, в подземной ловушке».

— Подвинься, дядя, я вылезу, — попросила девчонка, робко коснувшись его плеча.

— Сначала я, потом ты, — ответил Гончар, довольный, что разгадал коварные планы сестренок.

Наверху заскрипели доски под тяжелыми шагами.

— Что там за гость незваный? — вопросил грозный мужской голос. — А ну, покажись!

— Здравия желаю! — Степан поднялся на пару ступенек и выглянул из проема. — Здравствуйте, люди добрые!

Сначала он увидел множество босых ног. Больших и маленьких, выглядывающих из-под черных юбок или светлых штанин. Затем его взгляд обнаружил несколько винтовочных стволов, которые целились прямо в его голову и медленно приподнимались, пока он переступал с одной ступеньки на другую. Никогда еще ствол «спрингфилда» не казался ему таким широким. Лучше не думать, какие раны оставляют эти огромные пули. Впрочем, на такой дистанции после выстрела в голову и раны-то никакой не будет. Головы тоже. Эта мысль почему-то развеселила его еще больше, чем босоногие снайперши Машка и Тонька.

— А я шел мимо, дай, думаю, загляну, — говорил он, осторожно положив винтовку на пол перед собой. — Кто тут, думаю, стреляет? А это, оказывается, вы.

— Ты, мистер, говоришь по-нашему, а делаешь по-своему, — проскрипел старческий голос.

Это был скрюченный дед с пышной седой бородой и блестящей шишковатой лысиной. Он опирался на приклад дробовика, уперев его стволами в пол.

— Откуда по-нашему знаешь, мистер?

— Какой я мистер? — обиженно спросил Гончар, встав, наконец, во весь рост. — Русский я, русский.

— И много вас таких, русских, по нашим огородам ползают? Ишь, чисто кроты.

Чье-то хихиканье было оборвано звонкой затрещиной.

— И не так поползешь, если жить охота, — примирительно улыбнулся Степан.

— Кому жить охота, сюда не ходят. Нас тут все знают, а кто не знает, пеняй на себя. — Старик помолчал, разглядывая Степана с ног до головы, а потом заговорил торжественно и медленно, словно зачитывал приговор: — Вот что, мистер. Отдышись, отряхнись, да ступай к своим соколикам, что за рощей попрятались. Так им и скажи, что забрались они на чужую землю. Закон знаешь? Вот то-то. Мы по вашим огородам не ползаем, и вы от нас подале держитесь. Ступай. Филаретушка, проводи гостя.

Пока старик вещал, Гончар успел разглядеть остальных. Здесь собралось шесть или семь женщин, молоденьких и не очень, и трое мужчин, не считая деда-патриарха. Мужики все, как на подбор, были матерые, лет сорока и старше, длиннобородые и стриженые «под горшок». Три богатыря. Таких Гончар раньше видел только на иллюстрациях к сказкам. Наверно, они смотрелись бы очень естественно в кольчугах и латах, со щитами, копьями и булавами, да и меч-кладенец так и просился в эти огромные обветренные лапы, в которых «спрингфилд» казался мелкашкой.

— Пойдем, что ли, — пробасил один из богатырей. — Да не балуй.