Юрий Корольков - В годы большой войны

Потом с трибуны начали махать, чтобы утихли. Командир красногвардейцев одним замахом вложил шашку в ножны. И тогда человек в пальто стал говорить. Я не помню ни единого слова из сказанного им. И в то же время знаю: каждое из слышанных слов буду носить в себе.

Я не сумею передать то состояние, в котором находился. Выйдя на улицу, увидел автомобиль, толпу, сдерживаемую красногвардейцами. И в толпе вижу ставшие вдруг незнакомыми, чужими вытянутые физиономии пришедших со мной. Я иду в сторону, и все идут за мной. Я должен убить его…

Потом был мост, небольшой и горбатый. Справа и слева чернила незастывшей воды. Ставлю Макса в начале моста. Сам иду к его середине. Все предусмотрено. Мы действуем, как автоматы. Хожу вдоль решетки. Тянутся секунды, как вечность. Или это остановилось время? Подошел Макс, передал по цепочке — автомобиль задерживается. Макс снова исчез в тумане. Но вот мелькают огненные лучи через площадь. Автомобиль свернул к мосту. Кто-то бежит за ним. Это Макс в свете призрачных фонарей. Он машет руками. Автомобиль приближается. Бомбой, только бомбой! Я кидаюсь вперед, почти касаюсь крыла машины. Он в автомобиле. Он смотрит, в темноте я вижу глаза его. Может быть, это только кажется. Бомбу!

Я знаю, что бомба в руках, ощущаю ее, знаю, что бомбу надо кинуть, а автомобиль уходит. Чувствую весь ужас того, чего не могу совершить. Словно вдруг вся земля, все небо, все дома, люди страшной силой наваливаются на меня, сжимают стальными тисками. Автомобиль уходит… Вдруг выстрел, еще выстрел. Я слышу, как ударила пуля в кузов. Стрелял Капитан. Что я наделал — не бросил бомбу! Но что это? Автомобиль замедляет ход. Я выхватываю наган, бегу за ним и стреляю. Но автомобиль не остановился. Это просто шофер свернул машину в переулок. Я не убил его, не убил! Я не смог этого сделать…»

Следствие по делу о покушении на Владимира Ильича проводили ускоренным темпом. Через несколько дней удалось задержать еще одного участника покушения — офицера Осминина, председателя Союза георгиевских кавалеров. На первом же допросе террористы признали себя виновными. И не только в том, что хотели похитить Ленина, но и в попытке убить его там, на мосту, в первый день Нового года.

Теперь все становилось ясным — в покушении были замешаны правые эсеры и еще офицерская организация — «Армия спасения России и революции», хотя сами террористы утверждали, что действовали самостоятельно, считая большевиков виновными в развале русской армии. Террористов содержали в арестных комнатах Смольного, они ждали решения своей участи. А решение могло быть одно — высшая мера. Так думали прежде всего сами арестованные.

Но вот произошло событие, которое затмило, отодвинуло все остальное: германские войска снова перешли в наступление на фронте.

Было уже за полночь, когда с узла связи принесли телеграмму — немцы захватили Псков, продвигаются дальше, почти не встречая сопротивления. Германские войска через два-три дня могут быть в Петрограде.

Владимир Ильич еще работал в своем кабинете, и Бонч-Бруевич доложил ему о телеграмме. Положение было катастрофическим. Столицу немедленно объявили на осадном положении. Через четверть часа из Смольного во все городские районы выехали машины, находившиеся в распоряжении правительства, — не так уж много, может десяток. Прошло еще некоторое время, и тревожные заводские гудки разбудили, всколыхнули уже заснувший Питер. А утром на афишных тумбах, на стенах домов, в подъездах — по всему городу расклеили только что отпечатанные листовки с призывом к трудовому народу России:

Социалистическое отечество в опасности!!!

Григорий Беликов, голодный и продрогший на холодном ветру, пришел в Смольный, когда на улице еще светились фонари, но свет их начинал блекнуть в наступавшем хмуром рассвете. Последние часы этой февральской ночи он расклеивал листовки и вернулся в следственную комнату — измазанный клеем, с ведерком и малярной кистью, похожей на палицу от намерзшего клейстера. Наскоро хлебнув из обжигающей кружки спитого, оставшегося от вчерашней заварки чая, проглотив кусок хлеба, он пошел вниз, принимать дежурство по охране арестных комнат. В общей камере, пересчитав арестованных, бросил на койку измятый листок, оставшийся в его кармане. Листок соскользнул на пол, но Григорий не стал его поднимать.

— Вот, спасители России, почитайте! — сказал он, выходя из арестной комнаты.

Поручик Кушаков поднял листок. Вокруг него сгрудились остальные.

«Чтобы спасти изнуренную, истерзанную страну от новых военных испытаний, — читал он, приблизив листок к окну, — мы пошли на величайшую жертву и объявили немцам о нашем согласии подписать их условия…»

«Социалистическая республика Советов находится в величайшей опасности…»

«Священным долгом рабочих и крестьян России является беззаветная защита республики Советов против буржуазно-империалистической Германии…»

«Совет Народных Комиссаров предлагает приложить все силы к воссозданию армии…»

Кушаков опустил руку с листовкой. В камере стояла тишина.

— Что же делать, братва? — выкрикнул Кушаков, стиснув рукой подбородок. — Кто же сохраняет армию — мы или тот, которого хотели убить?.. Что будем делать? Россия в опасности!..

Григорий Беликов приказал открыть общую арестную комнату — оттуда стучали, требовали вызвать старшего.

— Что нужно? — спросил Григорий.

— Передайте это письмо Ленину… Только очень срочно.

Конверт был заклеен, и Григорий отнес его в следственную комнату Бонч-Бруевичу, который тут же передал его Ленину.

— Письмо от арестованных офицеров, — сказал он. — Потребовали передать лично вам.

Владимир Ильич разорвал конверт и пробежал глазами строчки, написанные на обороте листовки с призывом о беззаветной защите республики.

— Любопытно, любопытно, — проговорил он. — Извольте познакомиться.

Бонч-Бруевич прочитал:

«Председателю Совета Народных Комиссаров В. И. Ленину.

Мы, покушавшиеся на Вашу жизнь, прочтя Ваше воззвание, решили просить Вас немедленно мобилизовать нас на фронт, где обещаем Вам смыть вполне осознанный позор и преступность нашего поступка в непреклонной борьбе на самых передовых позициях нового фронта».

Почерк, которым было написано письмо, показался знакомым. В конце письма стояли подписи арестованных офицеров, и первой из них — подпись поручика Кушакова.

— Это тот самый Кушаков, дневник которого я вам показывал, — напомнил Бонч-Бруевич, возвращая письмо.

— А вы знаете, что здесь самое примечательное? — воскликнул Владимир Ильич. — Даже наши недавние враги становятся на защиту Советской республики… Не будем мешать!..

Владимир Ильич взял перо и написал резолюцию: