Дмитрий Смирнов - Особое задание

Узнав о скорой переброске отряда, Черненко не мог больше ни минуты оставаться в Ровно. «Скорее, скорее домой!» — эта мысль не оставляла его.

Через шесть дней после приема у Тютюника разведчик уже был в Елисаветграде.

Визит чекиста в логово петлюровцев имел немаловажное значение не только для Елисаветградчины, но и для всей Украины. Проникнув в повстанческий штаб, разведав его замыслы, украинские чекисты смогли заблаговременно подготовиться к встрече «гостей» из-за рубежа.

В течение 1921 года одна за другой были разгромлены отборные части петлюровцев под командованием Нельговского, Гулого-Гуленко, Палия-Сидорянского и самого генерал-хорунжего Юрко Тютюника.

Не помогли ни подпольные контрреволюционные группы, ни помощь поляков, ни поддержка разведок Антанты, которые обещали бандитам «при успешном развитии событий» вооруженную помощь со стороны иностранных держав. Чекисты ликвидировали и подпольные контрреволюционные организации на Украине. Не избежал провала и атаман Новицкий со своими подручными.

…Покидая Львов, Черненко был уверен, что никогда больше не встретится с Тютюником. Но случилось иначе.

Зимой 1923 года он работал в центральном аппарате органов безопасности в Харькове. Вечером раздался телефонный звонок.

Председатель ГПУ УССР В. А. Балицкий сообщил Черненко, что Юрко Тютюник решил еще раз попытать счастья и переправился через советско-польскую границу. Его целью было оживить выдохшееся националистическое движение, создать новые центры контрреволюции на Украине. Едва ступив на советскую землю, Тютюник оказался в руках чекистов.

— Не мешало бы вам повидаться со «старым знакомым», — усмехнулся Балицкий.

Зайдя в комнату, Черненко сразу узнал Тютюника. Он сидел, опустив голову.

— Не узнаете? — спросил Черненко.

— Нет, — произнес Тютюник, не спуская глаз с Черненко.

— Помните, осенью 1921 года вы принимали меня в своем кабинете на Подзамче во Львове.

Тютюник порывисто встал.

— Вы чекист?

— Да.

— И были у меня во Львове?

— В качестве представителя атамана Новицкого.

— Нет, — повторил Тютюник, — не помню.

— А у меня память лучше. Помню, как вы интересовались настроениями селян, рабочих, интеллигенции. А потом вы спросили: «А как работает ЧК на Украине?» Я ответил, и вы сказали: «Здорово работает!» Теперь, пане генерале, сами убедились в этом.

Тютюнику ничего не оставалось, как только подтвердить:

— Да, теперь я в этом убедился на собственном опыте.

Центральный Исполнительный Комитет Украины, приняв во внимание раскаяние Тютюника, помиловал его, а затем и амнистировал. В первое время бывший начальник петлюровского «штаба генерального» вел себя лояльно, помогал органам безопасности Украины вылавливать петлюровских шпионов и диверсантов. Но с развертыванием в стране сплошной коллективизации сельского хозяйства и ликвидации кулака как класса Тютюник изменил свое отношение к Советской власти. Он приступил к активной нелегальной деятельности по сколачиванию антисоветского националистического подполья. Но благодаря бдительности советских людей вскоре был разоблачен чекистами и понес заслуженную кару.

Жизнь ставила перед чекистами новые, все более труднее и ответственные задачи, требовавшие государственного подхода к их решению.

Одной из таких важных проблем была борьба с детской беспризорностью — тягчайшим последствием империалистической и гражданской войн, послевоенной разрухи.

В стране насчитывалось не менее четырех миллионов детей сирот, не только потерявших родителей, но и оставшихся без крова, одежды и пищи, без всякого присмотра. Число обездоленных детей продолжало расти. Их родители умирали во время эпидемии тифа, голода в Поволжье. Оборванные, грязные, истощенные и больные беспризорники скитались по городам и селам, ютились в подъездах, в подвалах и на чердаках домов, под мостами. Попрошайничеством и воровством добывали они случайную пищу, занимались азартными играми, дрались.

Летом ребята еще кое-как обходились: и переспать можно было где-нибудь, и выпросить, а то и стащить кусок хлеба на рынке у зазевавшейся торговки.

Зимой маленьким оборвышам негде было спрятаться. И с наступлением холодов чумазые стайки невольных кочевников снимались из городов средней полосы и на буферах и крышах вагонов отправлялись за тысячи верст к югу, к теплу, к берегам Черного моря.

Обессилев или задремав в пути, срывались, падали на рельсы, под колеса поездов. Замерзали на крышах и в тамбурах товарных составов. С каждого поезда железнодорожники и чекисты снимали скрюченные трупики погибших.

А кем вырастут те, кто останется жить? Грабители и воры, «паханы» и «урки» преступного уголовного мира сколачивали из ребята шайки налетчиков, «домушников», «фармазонов». Содержательницы подпольных домов терпимости прибирали к рукам и превращали в проституток десятки и сотни девчонок-беспризорниц. Пробиравшиеся из-за границы шпионы тоже не прочь были завербовать на грязное дело беспризорников. И оставался у подрастающих ребят, если не принять срочных мер, один путь — путь преступлений.

Бывало, расспрашиваешь беспризорника и видишь, как постепенно, шаг за шагом втягивали его в преступный омут главари воровских шаек: сначала мелкие поручения, потом воровство, а там и убийство.

Все это происходило в чаду разудалых разгулов в притонах и воровских малинах, где прожженная шантрапа напропалую хвалилась друг перед другом своими похождениями и удалью. Ну как мальчонке не восхищаться, не стараться во всем подражать «урке»!

Сердце сжималось от боли, слушая, как похожий на старичка мальчишка, дымя подобранным на тротуаре окурком, залихватски рассказывает историю своих похождений. Сообщников не выдаст, как ни расспрашивай, главаря шайки не назовет: назови — завтра свои найдут и прирежут. Мальчишка любую вину готов взять на себя, только бы не выдать своих.

Вот и ломай голову, чем ему помочь. Как спасти от страшной, нечеловеческой, свирепо жестокой жизни?

Выход нашел председатель ВЧК Феликс Эдмундович Дзержинский.

И вместе с Дзержинским на битву за маленьких обездоленных, за обиженных жизнью детей поднялись все чекисты страны.

Известно, какой безмерной любовью любил этот человек детей.

Еще до революции, находясь в царской тюрьме, Феликс Эдмундович писал сестре:

«Не знаю почему, но я люблю детей так, как никого другого… Часто, часто мне кажется, что даже мать не любит так горячо, как я».

Этим же чувством проникнуто и другое его письмо, датированное 1902 годом:

«Я встречал маленьких детей с глазами и лицом стариков. Это ужасно! Нищета, отсутствие семейного тепла и матери, воспитание на улице и в кабаках превращает этих детей в мучеников».