Залман Танхимович - Опасное задание. Конец атамана [Повести]

— Пойду, ата, надо.

— Схватят. Может, поедешь муку грузить?

— Правильно! Спасибо, ата, хорошо придумал, — обрадовался Избасар.

— Омартай плохо не думает, — важно тронул бородку старик и добавил: — Я тут у верного человека водку достал, коньяк зовется, он у англичанки водку на волчьи шкуры сменял, — и показал на кошелку, которую держал в руках. — Шесть бутылок достал, — и вздохнул, — много денег отдал. Вернусь в Забурун, Иван меня ругать будет за деньги.

— А зачем водка?

— Староста Жумагали приедет магарыч пить, муку продавать.

— А если он на лодку заглянет?

— Э, — махнул рукой старик. — Если с оглядкой есть, баран останется целым. Мы скажем, Ян подрался немного из-за девки. А то уберем его сейчас в другое место. Как, хорошо будет!

— Ян? — Избасар опустил Омартай на косу и, делая вид, что расправляет ему халат, сказал: — Нету собаки Яна, — и коротко сообщил о случившемся.

— Ой-бой, — присел от неожиданности Омартай и даже глаза прикрыл. — Ой-бой, от какой беды нас избавил аллах, — зашептал он и схватил за рукав Избасара. — Я тебе о чем говорил, когда он за царя пел?

Избасар смущенно кашлянул.

— Ахтана, говоришь, ударил?

— Ахтана. На лодке лежит.

Омартай торопливой рысцой засеменил к краю косы.

Позже к нему явились перекупщики рыбы, и он долго торговался с ними за каждую копейку, вскидывал кверху руки, призывал в свидетели небо, что никто здесь никогда такой рыбы не ловил, даже в глаза не видел. Ее могли поймать только такие ловцы, как Избасар, и совал барышникам лещей.

К рыбнице стягивался народ. Люди с интересом слушали, как изощрялся изворотливый старик, и им даже хотелось, чтобы он одолел в споре перекупщиков.

— Уй, назад в море рыбу выброшу, не отдам такую добычу даром, — кричал на всю бухту Омартай.

— Бросай, себе же убыток сделаешь, — гудел в ответ заросший щетиной приземистый перекупщик, не то татарин, не то цыган.

— Хватай ножик, руби старика. У тебя дети есть? — не сдавался Омартай и вдруг объявил, что продавать рыбу раздумал, повезет ее в Гурьев. Дождется, когда вернутся с лова остальные рыбаки, спарится с ними и повезет.

Перекупщик почесал затылок, недовольно поглядел по сторонам и назвал новую цену.

— Давай руку, задаток давай, — потребовал Омартай.

В это время на берегу остановились две конных подводы.

— Эгей, который тут Муртак будет? — заорал на всю косу белобрысый возчик с передней подводы, сдернул с головы вылинявший мятый казачий с околышем картуз и стал крутить им в воздухе, чтобы привлечь к себе внимание. — Эй, кто Муртак?

— Сам Муртак, козел бесхвостый, — обиделся Омартай, — правильно кричи, Омартай надо кричать. Я буду Омартай.

— Муртай, так Муртай, муку я тебе привез, — и махнул кнутом на подводы. — Десять мешков сеянки. Получай!

Омартай от удивления не мог найти карман, чтобы положить взятый от перекупщика задаток за рыбу. Он шарил брючный карман поверх халата и таращил глаза. «Ведь от ракушинской пристани до этой косы не меньше сорока верст. Их порожняком проскакать ночи мало. А тут!.. О муке же разговор с Жумагали он вел вчера перед вечером». С каждой минутой Омартай все больше удивлялся. Сунув наконец в карман деньги, он принялся терзать бородку.

«Разве эти кони на тулпаров похожи, — разглядывал подводы старик. — Клячи, а не кони».

— Ты когда из Ракуш вышел?

— Чего?

— Это ата, другая мука, — спохватился Избасар.

— Откуда другая?

— Купил. Не знал, как у вас — выйдет или нет.

Омартай бросил щипать бородку и принялся ощупывать кадык.

— У Омартай не выйдет? Это ты решил так? — но сразу успокоился и, сложив рупором ладони, заорал:

— Ладно, сейчас!

— Ты посудину-то передвинь, передвинь подале. Вон туды! Там мелко, сподручнее будет, мешки таскать легче, — надрывался через весь залив возчик.

— Тут перетаскают, — небрежно ответил Омартай. Он опять вошел в роль богатея и важно сложил на тощем животе руки. С мукой повозились долго. Потом Омартай ушел по делам, вернулся он перед сумерками.

— Уха готова, ата, садитесь уху есть, — выставил Акбала чистое кисе отцу.

— Ахтан как?

— Говорит, хорошо.

— Я думаю, неправду он говорит. Далеко нож зашел.

Омартай прошел на лодку, осмотрел больного, сменил перевязку, смазав рану травяным отваром, и вернулся на косу задумчивый и даже встревоженный.

— Угощай, сынок, — вздохнул он, протягивая Акбале чашку.

Сумерки густели. Они плясали на рыжем песке по всей косе, у каждого ловецкого костра. За ними вставали черные стены, прятавшие лодки и море. Где эти стены кончались, было неизвестно, во всяком случае очень далеко. Они были полны людских голосов, плеска воды и еще полны, звездами. Звезды были даже дальше, чем стены.

Умаявшись за день, Омартай ушел поспать. У костра остались Избасар, Акбала и Кожгали. Потрескивало пламя, вились по котелку, в котором закипала очередная порция чайку, смоляные черные ручейки. Это сажа. Белый столбик горьковатого кизячного дыма торопливо бежал ввысь.

Избасар, обхватив колени, смотрел то в огонь, то на сидевшего напротив Кожгали. Ему казалось, будто перед ним совершенно другой Джаркимбаев, не тот, с которым неделю назад он шагал по Астрахани в кремль. У этого очень уж обветренное лицо с резко обозначившимися скулами. А главное, какое-то особое выражение глаз. Тот прежний Кожгали был мягче, улыбчивее.

Если бы вот так же Избасар мог окинуть взглядом самого себя.

Он сидел, уставившись в пламя костра, перебирал в мыслях день за днем, всю неделю, начиная с сумерек, когда за кормой реюшки растаяли астраханские причалы, и не догадывался, что уже совершенно иначе подходит ко всему, с чем сталкивается сейчас. Так бывает, если человек взберется на высокую гору и увидит оттуда, что до этого увидеть никак не мог.

И чем дальше разглядывал Избасар пламя костра, тем отчетливее представлял себе разговор, который у него состоится в Астрахани с политруком роты. Если, конечно, все кончится благополучно и он вернется туда невредимым из этой поездки. И если к тому времени уцелеет и политрук. Кто знает — очень уж горячий политрук. Ему обязательно надо быть первым в любой стычке с беляками.

А тогда уж, конечно, политрук оглядит его, Избасара, с головы до пят, утянет за рукав куда-нибудь в сторону и забросает вопросами. (Только один он, и никто другой, умеет задавать их пачками, сразу по несколько вопросов). А потом сожмет за плечи и скажет, зажмурясь, будто соберется в ледяную воду прыгнуть:

— Ух, Избасар, и здорово ты в смысле классового самосознания шагнул вперед. Просто удивительно даже, как шагнул, — и еще сильнее сожмет за плечи и наделит теплом близоруких глаз, упрятанных за стеклами щербатых очков.