Владимир Арсеньев - Всемирный следопыт, 1927 № 02

Так говорит тмерийская песня: первое, что, было на земле, это, будто бы, — расклеванное орлами тело храброго охотника.

Чжо не понравилось, как пел Сен.

— Позовите сюда Пинга, — сказал он. — Пинг хорошо споет.

Ню Пинга нигде не могли найти. Все его видели рано утром, а потом он куда-то исчез. Тмерийцы кричали, свистели, но Пинг не приходил. В конце-концов успокоились: не пропадет Пинг, вернется. Ушел искать что-нибудь вкусное.

Так и. пришлось, слушать Сена: как он ни гнусавил, — остальные пели еще хуже.

Когда уже начало темнеть, и в воздухе зажужжали первые комары, и стали плести узоры между деревьями москиты, вдруг прибежал, запыхавшись, дозорный и сообщил, что французы вошли в лес.

Тмерийцы посмотрели кругом, — на стену колючих кустарников, на лианы, протянувшиеся между деревьями, на толстые стволы пальм, — и ухмыльнулись.

— Пусть поищут!

Но на утро, не успело еще солнце осветить верхушки высоких пальм, новое донесение сообщило, что французы, по-видимому, знают, где находятся мятежники: они двигаются прямо на лагерь тмерийцев.

Темнее тучи было лицо Чжо, когда он попросил внимания и обратился к своим товарищам:

— Французы пронюхали, где мы спрятались, и они уверены, что мы попались, иначе они не рискнули бы углубляться в лес. Но узнать, где мы находимся, полковник Лебо мог только если ему кто-нибудь это рассказал. Друзья! Мы послали Шань-Фу, чтобы он принес нам освобождение. Но, как ни грустно признать, все говорит за то, что Шань-Фу нас предал. Он — французский шпион!

— Проклятие Шань-Фу! — загудели кругом. — Пусть не рождаются у него дети и пусть он не убьет никогда ни одной крысы! Чтоб он потонул в первое же наводнение!

— Подвернись он мне теперь! — проворчал Ли, потрясая кулаком. — Я его стукну промежду ушей посильней, чем он меня орехом стукал!

Чжо поднял руку. Но нелегко было успокоить возмущенных тмерийцев.

— Братья! — сказал Чжо, когда, наконец, водворилась тишина. — Предатель не достоин нашего внимания. Довольно о нем говорить. Обсудим лучше, что нам теперь делать. Французы могут быть здесь через какие-нибудь три часа. У нас только немногие имеют ножи, у французов же — карабины, и, говорят, по тропинкам они тащат за собой пулеметы. Если мы будем сопротивляться, — через десять минут от нас не останется ничего, кроме груды изрешетенных пулями тел. Что же нам делать? Сдаваться?

Тмерийцы любят шутки. Громкий хохот был ответом на этот вопрос.

— Я согласен с вами, — продолжал Чжо. — Итти самому на виселицу — чересчур уже весело. Итак, нам остается только одно: уходить дальше и держаться все время в глубине леса, так как на открытом месте французам легко будет нас перестрелять.

После короткого совещания забастовщики решили итти, в крайнем случае, на север, — к перакцам, хотя те и считаются врагами тмерийцев, но, в борьбе против европейцев, перакцы и тмерийцы — одна сторона.

Но Лебо, не менее твердо, решил сделаться генералом, и он вовсе не хотел упускать мятежников. Узнав от перебежчика о местонахождении туземцев, он построил свой батальон большим полукругом и стал оттеснять тмерийцев к тому месту, где лес вплотную подходит к скалистым отрогам Тринганских гор.

Когда в первый же день преследования, вечером, забастовщики попытались ускользнуть в сторону, они сделали открытие, что полукольцо французов превратилось в кольцо. Тмерийцы всюду натыкались на угрожающий треск карабинов, а ночью туземцы были окружены плотным кольцом костров Лебо.

Дело приняло серьезный оборот. Никто больше не пытался разбивать орехи на голове Ли, а Сен забросил свой недожеванный лист далеко в кусты. В эту ночь многие из туземцев омылись кокосовым молоком, — так обычно начинался предсмертный обряд…

На следующее утро французы надвинулись с одной стороны и этим указали тмерийцам, куда те должны итти. Теперь, когда надежда получить помощь от Дзе-Чжена была окончательно потеряна, уныние овладело тмерийцами, и без всякого сопротивления они дали гнать себя туда, куда это хотелось полковнику Лебо.

Три дня продолжалось это преследование. Много раз французы подходили к тмерийцам так близко, что, пожалуй, могли бы их без труда уничтожить, но, жалея, вероятно, патроны, они только вспугивали туземцев и заставляли их итти дальше.

Часто лес становился настолько густым, что французам приходилось прокладывать путь при помощи ножей и топоров, но с ожесточенной настойчивостью они продолжали гнать тмерийцев к горам.

И до самых гор продолжалось это странное шествие: кольцо французов, продиравшееся сквозь чащу, а в середине его — сотня голодных, оборванных туземцев, не знавших, что с ними хотят делать.

Во время преследования погиб Фын. Он провалился в какую-то яму и сломал ногу. Так как он шел сзади, его падения никто не заметил, а сам Фын не кричал, — он знал, что со сломанной ногой он будет товарищам в тягость. И он остался в яме, пока французы не подошли и не пристрелили его…

К концу третьего дня тмерийцы были прижаты к скале. Французы продолжали напирать сзади так, что, если туземцы хотели итти дальше, им оставался только один путь: в узкую заросшую расщелину, видневшуюся в стене скалы.

— Смотрите, куда они нас гонят! — закричал кузнец Ио-Сен, шедший впереди. — Это — Ущелье Большого Дракона!

— Это — мышеловка! — закричали другие. — Всякий знает, что из Ущелья Большого Дракона нет другого выхода.

— Нас там уморят голодом!

— Не все ли равно, где умирать? Останемся здесь. По крайней мере, здесь они больше пуль изведут, а там на одну пулю можно нанизать пять человек…

— Не стоит итти дальше! — И, поджав ноги, преследуемые уселись на траве перед входом в ущелье.

— Теперь, пожалуй, пора и всерьез подумать о предсмертном обряде, — произнес Сен, и неспеша начал раздеваться.

В это время со стороны французов послышался выстрел, другой, потом адский треск ветвей, и из лесу выскочил человек.

— Шань-Фу! — вырвалось у всех.

Да, это был Шань-Фу. Но в каком виде!

Из одежды на нем сохранился только зеленый шарф на бедрах, весь залитыйкровью. В крови были также и лицо, и грудь, и ноги. Из левой руки ручьем хлестала кровь, очевидно, из только-что полученной раны. Правый глаз был почти совсем закрыт огромным вздутым синяком. Казалось, какая-то громадная мясорубка захватила Шань-Фу и молола ею несколько! часов подряд.

Размахивая палкой, Шань-Фу бросился к тмерийцам, а вдогонку ему летели пули и щелкали выстрелы.

— Скорей, скорей! За мной! — закричал он и побежал к ущелью.

Но, видя, что за ним никто не следует, он остановился и, проведя по лбу рукой, отчего кровь не вытерлась, а только размазалась, удивленно посмотрел на товарищей. Те смотрели на него сурово, и многие сжимали в руках рукоятки ножей.