Александр Беляев - Всемирный следопыт, 1927 № 06

А как мне старого не вспоминать, когда с ним вся моя удаль крепким арканом связана! Да и Ак-Юлдуз все в том же прошлом.

Тяжело вздохнул Джанбатыр и, помолчав, прибавил:

— Хорошо теперь все повернулось для бедняков. Сделали болшебеки то, о чем еще с детства думала моя голова. А все же не забудешь старое. Были и джигиты в прежнее время, были и кони. Теперь таких не увидишь…

Наступило молчание. Джигиты укладывались спать.

От камышей Аму-Дарьи слабо доносился визгливый, заливистый плач шакалов.

Джанбатыр лежал неподвижно, укрывшись с головой халатом. Улегся и я, но долго не мог заснуть, перебирая красочную жизнь этого самобытного чудака, своеобразного «революционера-консерватора».

На этой фотографии мы видим величайшую коллекцию рогов диких животных, которую вывез из своей африканской экспедиции американский путешественник и охотник Кермит Рузвельт. Коллекция эта пожертвована Чикагскому естественно-историческому музею. Куратор зоологического отделения этого музея, доктор Осхуд, снят на первом плане с рогами огромного оленя.

Фантастический рассказ И. Окстона

Рисунки худ. А. Шпира

Андрея встретила старушка Фрина, исполнявшая в доме Рофа обязанности экономки. Сам дядя Роф за неделю до приезда Андрея уехал в научную командировку в Париж. В оставленном на имя Андрея письме он объяснял, что не имел возможности отложить отъезд, попросил Андрея «быть как дома» и непременно дождаться его возвращения.

В Трулль Андрея влекло не столько желание увидеть дядю Рофа, сколько другие соображения, и потому он хладнокровно отнесся к факту отсутствия хозяина. Дочь директора коммерческого училища Эмма Нойль приехала на летние каникулы в Трулль двумя неделями позже Андрея. Встреча молодых людей была самая сердечная.

За три года разлуки Эмма Нойль из хорошенького подростка превратилась в изящную молодую девушку. Никогда не покидавшее Андрея чувство симпатии к Эмме, с которой он ранее находился в товарищеских отношениях, теперь приобрело характер влюбленности. Эмма отвечала Андрею тем же чувством — и это обстоятельство озарило пребывание молодого человека в Трулле светом спокойной радости.

Беседуя на берегу живописного Трулльского озера, молодые люди делились воспоминаниями о минувших днях. Островок, на котором они когда-то играли в «робинзонов», попрежнему красиво зеленел среди озера; только вязовая поросль на нем стала выше и темнее. Всматриваясь в лицо своего друга, Эмма заметила:

— Ты удивительно загорел, хотя лето еще только начинается. У тебя совершенно коричневый цвет лица.

— Я и сам этому удивляюсь, — сказал Андрей, любуясь нежной белизной лица Эммы. — Прежде я так никогда не загорал.

Они прошли парком к широкому полю, где, бывало, резвились в детстве. Город остался за деревьями парка, кругом не было ни души. На горизонте виднелась зубчатая стена отдаленного леса. Переходя болотце, молодые люди ощутили тонкий аромат болотных цветов. Они сели на широкий камень — поблизости от журчащего ручейка. Было тихо, над горизонтом всходила луна в виде большого красноватого диска.

— Есть бесчисленное множество миров, — сказал Андрей, настроенный астрономически под влиянием восхода луны и тишины вечера. — Но мы совершенно неправильно считаем самостоятельными мирами отдельные небесные тела. Это— миры воображаемые. Точно так же, как воображаемый мир — земной шар.

Взор Эммы выразил удивление. Андрей продолжал:

— Действительный мир всегда непосредственно воспринимается чувствами. Сейчас для нас двоих действительный мир состоит из этого земного круга, некоторого количества воздуха над ним, облаков и восходящего лунного диска. Все, что находится вне этой видимости, не существует. Мы двое — единственные разумные существа этого мира…

— Правильнее сказать, единственные неразумные существа! — поправила Эмма, остановившись и снимая с ноги вымокший в болоте ботинок. — Было бы гораздо разумнее обойти это болотце, а не лезть в него.

Не слушая Эмму, Андрей продолжал философствовать.

— А вот эта луна сейчас гораздо ближе и реальнее для нас, чем, например, Париж. Луну мы сейчас видим перед собой, а о Париже мы только предполагаем, что он существует.

— О! — возразила Эмма. — Неужели ты думаешь, что можно доверять только непосредственному ощущению? Я полагаю, что логические выводы, имеющие за собой человеческий опыт во всем его многообразии, не менее достойны доверия, чем непосредственное наблюдение, и даже более. Ведь зрение нередко выдает мираж за действительность, а с логикой такого казуса произойти не может, если только не извращены законы мышления.

Появившийся из-за деревьев парка третий обитатель этого «изолированного мира» прошел мимо молодых людей, с удивлением смотря в лицо Андрею. Потом он нерешительно поклонился.

— Это Биллингтон, он едва узнал меня, — засмеялся Андрей. — Должно быть, действительно, я сильно загорел.

Эмма пристально заглянула в лицо Андрея. Выражение ее лица было тревожное.

С болотца потянуло вечерней прохладой.

— Оставим этот тихий мирок в распоряжение лягушек и пойдем, уже темнеет, — сказала Эмма.

Андрею пришлось прервать свое философствование.

В следующее утро Эмма уехала с отцом на три дня к какому-то родственнику, и Андрею предстояло все это время скучать дома в одиночестве. Он обратил внимание, что бабушка Фрина тоже за эти дни стала похожа на негритянку, при чем чернота на ее лице и руках разлилась пятнами. Теперь они со страхом и недоумением смотрели друг на друга.

— Мы постепенно превращаемся в негров, — сказал Андрей старушке.

Бабушка Фрина взглянула на черную канарейку, взяла клетку с птицей и отнесла ее в комнату дяди Рофа. Андрей улыбнулся при мысли, что старушка считает канарейку виновницей их необыкновенного загара.

Через два дня после этого Андрей взглянул утром в зеркало— и в ужасе отшатнулся от отражения. Из зеркала на него смотрел чернокожий… Даже светло-русые волосы Андрея почернели, и нехватало только, чтобы они стали курчавые и жесткие, как у негра. Бабушка Фрина усердно молилась, надеясь вымолить прощение себе и Андрею за некий, неведомый ей самой грех. Андрей с тревогой ожидал часа свидания с Эммой.

— Андрей, ты заболел какой-то ужасной болезнью! — воскликнула Эмма и вынула платок, чтобы утереть слезы, сверкнувшие на ее ресницах.