Генри Стэкпул - Голубая лагуна [сборник]

Было время полного прилива, и риф сотрясался от ударов валов. С ветром долетали всплески брызг, и унылое «хай, хай»! кружащих чаек казалось гиканьем призрачных матросов.

Падди лежал на боку, спрятав лицо на сгибе правой руки. Левая татуированная рука лежала на бедре ладонью кверху. Шляпы на нем не было, и ветер шевелил седыми волосами.

Дети подкрались вплотную к спящему. Эммелина со смехом опустила гирлянду ему на голову, а Дик хлопнулся на колени и крикнул ему в ухо. Но тот не двинул пальцем — не шелохнулся.

Дик потащил лежащую фигуру за плечо. Она опрокинулась на спину; глаза были вытаращены; из широкого раскрытого рта выбежал маленький краб; он соскользнул с подбородка и упал на коралл.

Эммелина кричала, кричала, не переставая. Она упала бы, если бы Дик не подхватил ее на руки: одна сторона лица старого матроса оказалась изъеденной червями.

Мальчик прижал Эммелину к себе и уставился на ужасную фигуру, лежавшую навзничь на скале, с раскинутыми руками. И вдруг, обезумев от страха, потащил девочку к шлюпке. Она задыхалась и глотала воздух, как если бы захлебывалась в ледяной воде.

Единственной мыслью Дика было бежать, лететь куда глаза глядят. Он стащил Эммелину к окраине коралла и придвинул лодку. Минуту спустя, он уже греб, что было сил, к берегу.

Он не знал, что произошло, и не останавливался подумать: он слепо бежал от безымянного ужаса, а девочка у его ног безмолвно сидела, откинувшись головой на шкафут и вперив взгляд в беспредельную синеву небес, точно видела там что-то страшное… Лодка врезалась в белый песок, и размах прилива повернул ее бортом к берегу.

Эммелина свалилась вперед: она потеряла сознание.

Должно быть, понятие о вечной жизни врождено сердцу человека, ибо дети всю ночь пролежали, прикурнув друг к другу в страхе, что вот-вот войдет в хижину их старый друг и захочет улечься рядом с ними…

Они не говорили о нем. Что-то случилось с ним, что-то ужасное случалось с тем миром, в котором они жили. Но они не смели говорить об этом.

Весь день они провели в хижине без пищи. Теперь, в потемках, Дик все убеждал девочку не бояться, обещая оберегать ее. Но ни слова о случившемся.

Да они и не знали бы, что сказать. Смерть открылась им во всей своей наготе. Они ничего не знали о философии, говорящей, что смерть есть общий удел и естественное последствие рождения, ни о вере, учащей, что смерть есть дверь к новой жизни.

Старый матрос, валявшийся гниющей падалью на коралловом рифе, неподвижные мутные глаза, широко раскрытый рот, из которого когда-то исходили ласковые слова, а теперь выходят живые крабы, — вот видение, неотступно стоявшее перед ними.

Лестрэндж воспитал их по-своему. Стараясь устранить всякую мысль о грехе и смерти, он удовольствовался простым заявлением, что существует добрый Бог, который заботится о всем мире. Таким образом, их понятие о Боге было самым смутным, и в ту ночь ужаса им негде было искать поддержки, как только друг в друге. Она — в сознании его покровительства, он — в сознании того, что служит ей покровителем. За эти несколько часов мужественное начало его характера, более великое и прекрасное, чем физическая сила, развилось и окрепло, подобно спешно выгнанному цветку растения.

На рассвете Эммелина уснула. Убедившись в том из ее мерного дыхания, Дик выбрался из хижины и, раздвигая плети лоз и побеги абрикосовых деревьев, спустился к берегу. Светало, и с моря дул утренний ветерок.

Ночью Эммелина умоляла его увезти ее отсюда, и он обещал, не зная сам, как сдержать данное слово. Пока он стоял здесь и смотрел на берег, казавшийся теперь таким унылым, таким непохожим на вчерашний, его вдруг осенила мысль, каким образом он может исполнить свое обещание.

Под деревом, прикрытые взятым с Шенандоа стакселем, лежали все их сокровища: старое платье и обувь, драгоценный табак, зашитый в полотняный мешочек, швейный прибор и всякая мелочь. Они вырыли для них яму в песке, а стаксель предохранял их от росы.

Солнце уже выглядывало из-за горизонта, и высокие пальмы начинали петь и шептаться под усиливающимся ветром.

Дик принялся перетаскивать вещи в шлюпку.

Взял стаксель и вообще все, что могло пригодиться; наполнил бочонок водой из родника, набрал бананов и хлебных плодов, прихватил даже остатки вчерашнего завтрака, завернутые им накануне в листья пальметто.

Вода теперь настолько поднялась, что достаточно было сильного толчка чтобы отчалить. Он возвратился в хижину за Эммелиной. Она так крепко спала, что не шевельнулась даже, когда он взял ее на руки. Он осторожно устроил ее в шлюпке, подложив под голову свернутый стаксель, потом стал на носу и оттолкнулся веслом, после чего повел лодку вверх по левой стороне лагуны. Он держался близко к берегу, но не мог устоять, чтобы не поднять глаза и не взглянуть на риф.

Над одним местом, на далеком белом коралле, происходило большое смятение. Там собралось множество птиц, иные из них очень крупные, и к Дику через лагуну доносилось их: «хай, хай», когда они за что-то ссорились между собой и били воздух крыльями. Он отвернул голову, пока поворот берега не скрыл их из глаз.

В этих местах, более защищенных от морского ветра, чем напротив просвета в рифах, хлебные деревья спускались к самой воде; мимо скользили заросшие папоротником просеки, рощи антильских абрикосов и кусты ярко-красных диких кокосов.

Глядя на берег, можно было вообразить себя на озере, если бы не отдаленный гром океана на рифах. Озеро на лоне океана, — вот чем была в сущности лагуна.

Дик держался близко к берегу ради тени. Целью его было найти место для шалаша, — иными словами, новый очаг. Но, несмотря на всю свою красоту, попадавшиеся ему просеки не годились для жилья. Слишком было много деревьев или чересчур густа папоротниковая заросль. Он искал воздуха и простора, и вдруг нашел то, чего искал. Обогнув маленький мыс, весь пылавший красными цветами дикого кокоса, шлюпка неожиданно очутилась в новом мире.

Перед ним расстилалась размашистая ширь бледно-голубой воды, к которой спускался обширный зеленый склон, окаймленный по обеим сторонам густыми аллеями, наподобие парка, и уходивший к более высоким местам, где над массивной зеленью хлебных деревьев развевались бледные перья пальм. Бледный цвет воды происходил от того, что лагуна была здесь очень мелка. Риф отстоял более чем на полторы мили от берега; он казался так далеко, что здесь не чувствовалось его удручающее влияние, и получалось впечатление широкого беспредельного моря.

Дик поднял весла и осмотрелся. Он прошел четыре с половиной мили и находился теперь в самом заднем конце острова. Когда лодка остановилась, Эммелина проснулась, приподнялась и посмотрела вокруг.