Генри Хаггард - Рыцарь пустыни, или Путь духа

Меа внимательно слушала его и, похоже, начала понимать.

– Скажи, теперь ты сердита на меня? – спросил он. – Или ты по-прежнему захочешь, чтобы я остался, когда я скажу тебе, что между нами больше не должно быть никаких разговоров про любовь, ибо это в конечном итоге может привести меня к гибели? Если эта моя просьба слишком велика для тебя, то завтра я уйду отсюда в пустыню и… – он не договорил.

– Нет, – ответила Меа по-арабски, – я не сердита на тебя, Руперт-бей. Я сердита на себя, ибо пыталась соблазнить тебя нарушить твои законы. Ты хороший человек, лучший из всех, кого я только знала, и я научусь быть такой, как ты – только не приказывай мне разлюбить тебя, ибо этого я не могу сделать. А также не говори, что уйдешь отсюда в пустыню, чтобы там умереть, ибо тогда я тоже умру. Нет, оставайся здесь и, коль ты не можешь стать моим мужем, будь мне другом и братом. Оставайся, и прости меня, невежду, у которой иные обычаи, а твоих я не знаю. Скажи мне, что ты остаешься.

– Да, – ответил он хрипло, ибо ее слова затронули его сердце глубже, чем он мог показать. – Я останусь здесь, пока не найду возможности вернуться домой. И еще, Меа, только не думай, что я о тебе низкого мнения. Я чту тебя, как чту жену и мать, и ты для меня дороже всех на свете. И покуда я жив, я останусь твоим другом. А это знак моей дружбы, – с этими словами он подался вперед и, нащупав ее руку, сначала поднес ко лбу, а затем прикоснулся к ней губами. В следующий миг он услышал шорох одежд – это Меа вышла из комнаты.

Таким образом, Руперт сдержал слово, данное им матери много лет назад и с честью вышел из этой весьма щекотливой ситуации. А в сумерках души Меа засияла звезда – далекая, холодная звезда, которой в будущем предстояло привести ее к чудесным вершинам, откуда путь плоти казался очень далек, зато путь духа очень близок.

В течение трех дней после описанной выше страстной сцены Руперт больше не видел Меа. Когда он, не без тревоги спросил о ней, Бахита, которая заняла место няньки, сообщила ему, что Меа уехала в дальнюю часть оазиса, узнать, какой там урожай, а также уладить спор между двумя семьями по поводу участка земли. Сам не зная почему, он хотел, чтобы она поскорее вернулась назад, ибо в дни ее отсутствия Бахита была крайне резка с ним, если не сказать, что порой даже груба.

– Знаю, ты сердита на меня, – сказал он, не выдержав, – но ты, которая мудра и знаешь наши законы, ты должна меня понять.

– Я понимаю лишь то, что ты глупец, Руперт-бей, как и многие белые люди, считающие себя правильными и умными. Лучше бы ты никогда не приезжал в Таму, ибо теперь моя племянница останется незамужней и наша древняя раса вымрет.

– Но ведь это не моя вина, – робко возразил Руперт. – А твоя, Бахита, ибо ты сопровождала меня против моей воли и таким образом навлекла на всех несчастья.

– Неправда, – сердито ответила она, – это все ты! Кто, как не ты, подглядывал за нами в храме Абу-Симбела? Это из-за тебя возлияние вместо бога попало на твои ноги. С того момента Тама стала твоей рабыней. Бог же проникся ревностью и навлек на всех нас зло, и в особенности, на тебя, Руперт-бей.

Руперт усмехнулся ее словам и сказал:

– Но ведь ты сама в это не веришь, скажи честно, Бахита? Эти древние боги мертвы вот уже много веков.

– Я сама точно не знаю, во что я верю, – ответила Бахита, – но верования прошедших веков по-прежнему живы в крови тех, чьи отцы в них верили. Древние боги живы, только в других формах. Сегодня нашему молюсь одна только я. Ибо Меа отвернулась от него к тебе, а люди уже давно его забыли. Я была уверена, что зло настигнет тебя, и оно настигло. И все же я не виню тебя, Руперт-бей, ибо ты храбр и честен, и благородно поступил с ней, хотя мог предать ее и уйти. Кроме того, – добавила она с неожиданной убежденностью, – я вовсе не уверена, что все должно кончиться плохо. Ты как-то раз сказал нам, что дух сильнее плоти, и что те, кто следуют его путем, в конечном итоге побеждают. Хотя ты и похож на глупца, Руперт-бей, возможно, что ты прав. Мне так порой кажется. Подумай сам. Я ведь тоже отреклась от плоти и всю мою жизнь следовала дорогой духа. Благодаря чему многое узнала, ведь не зря же меня называют мудрой и прозорливой? Вот только, – задумчиво добавила она, – возможно, я следовала путем ложного духа, ты же следуешь путем духа истинного. Возможно, древние боги и впрямь мертвы, а миром правят новые. Но если так, то в Судане они дьяволы. А пока, Руперт-бей, обходись бережно с цветком, чей стебель ты надломил своими неуклюжими руками, иначе вскоре воздух лишится его нежного аромата.

На третий день Меа появилась снова, бледная, с красными глазами, но, по крайней мере внешне, вполне бодрая и веселая. Ни тогда, ни потом она даже слова не сказала Руперту по поводу их жаркого спора о морали Востока и Запада. Ездила ли она проверять урожай, или же проплакала эти дни, лежа в своей постели, но, похоже, она одержала над собой победу и была исполнена решимости приспособить свою жизнь к тем условиям, на которые они молча согласились. Теперь уже не оставалось никаких сомнений в том, что зрение вернулось к Руперту, и этот радостный факт сотворил с ними обоими чудеса. Например, сидя верхом на послушном муле, которого вел слуга, а впереди, сзади и по бокам бежали другие, он совершал прогулки по оазису, которые устраивала для него по своим владениям Меа, ехавшая верхом с ним рядом.

Надо сказать, что размеры оазиса были довольно велики – около тридцати миль в длину и пятнадцати в ширину – и он вполне был способен прокормить большое население, что когда-то так и было, ибо его почва, смываемая с горных склонов, отличалась особым плодородием и хорошо орошалась. Увы, местные методы обработки земли были примитивные, а торговля с внешним миром – скудной, отчего у местных жителей не было потребности производить больше, чем они могли потребить.

– Эх, если бы мне дали этот оазис лет на десять, – сказал Руперт Меа после того, как осмотрел большую его часть. – Я бы сделал тебя самой богатой женщиной во всем Судане.

– В таком случае оставайся и сделай, – с улыбкой ответила она.

Однако ему показалось, что ее интересует вовсе не богатство.

Его же еще больше интересовали руины великого храма, который, судя по всему, в древности был посвящен богу Ра, то есть солнцу, как символу божественного начала. Построен он был в поздний период, скорее всего, при Птолемеях, и не отличался тонкостью мастерства. Судя же по различным фразам в настенных надписях, заложил его некий египетский принц тридцатой династии, который бежал сюда после вторичного завоевания Египта персами. Было также похоже, что его потомки в течение многих поколений правили в этом затерянном в пустыне оазисе, где никто не собирался на них нападать. Более того, на саркофаге одного из них, который умер в период правления римского императора Феодосия в четвертом веке от Рождества Христова, имелась надпись, в которой покойный помпезно именовался «Возлюбленным Ра, царем Тамы и Верхнего и Нижнего Египта».