Генри Хаггард - Рыцарь пустыни, или Путь духа

Увы, единственный ответ заключался в том, что Эдит, в отличие от Меа, – его жена. Он женился на ней, чтобы разделить с ней радости и невзгоды. Именно о них говорила древняя пословица: «Тех, кого соединил Господь, да не разъединит никакой человек». Нет, он прекрасно знал, в каком направлении лежат его чувства. И все же какое право имеет он отвергать собственную жену, ту, чьей руки он когда-то просил. С другой стороны, имеет ли он право бросить Меа, женщину, которая спасла и приютила его?

Он буквально разрывался на части и не мог найти ответа. Он написал Эдит записку, в которой поблагодарил ее за письмо, над содержанием которого, по его словам, он теперь думает, добавив, что здоров, однако ей лучше несколько дней воздержаться от визитов к нему. Внезапно к нему пришло решение: он пойдет к Меа и честно ей все расскажет.

Они снова сидели в той самой комнате, где к нему, после нескольких месяцев слепоты, вернулось зрение. Его история была рассказана, письмо прочитано и лежало на земле рядом с ними.

– А теперь, Руперт, – тихо спросила Меа, – как ты поступишь?

– Не знаю, – со страстью ответил он. – Я пришел спросить у тебя.

– Которую из нас ты любишь, свою жену или меня? – задала она новый вопрос, посмотрев на него.

– О, ты прекрасно это знаешь, – ответил он. – Я люблю тебя и никакую другую женщину. Люблю и буду любить всегда. Почему ты заставляешь меня это повторять?

– Потому что мне приятно это слышать, Руперт, – сказала она с задумчивой улыбкой. – Но ведь это не облегчает твой выбор, не так ли? С одной стороны, любовь, с другой – твой закон. Что победит, любовь или он?

– Я пришел к тебе, чтобы услышать твой ответ, Меа.

Она подняла взор, как будто искала вдохновения, затем заговорила снова.

– Я не стану препятствием на пути твой праведности. Разве для этого я была дана тебе? Любовь живет дольше твоего закона, Руперт, и разве учение, которому мы следуем, не называется Отречением? Те, кто хотят пожинать, должны сеять.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил он.

– То, Руперт, что эта женщина, которая так дурно вела себя, раскаивается, и что говорит наша книга – та самая, которой ты учил меня верить? Не судите, да не судимы будете! Это я к тому, что поскольку она осталась верна его букве, ваш обет по-прежнему стоит между тобою и ею.

– Но в таком случае, я должен тебя оставить? – хрипло пробормотал он.

– Думаю, что да, Руперт.

– И что тогда будет с тобой?

– Со мной? – ответила она с нежной улыбкой. – Неужели это что-то значит? Но если ты хочешь знать, что ж, я скажу тебе. Я думаю, что умру, или же отправлюсь ждать тебя там, где любовь живет вечно, и где утрачивает силу твой закон. Пусть это будет наше взаимное решение, Руперт.

Его руки дрожали, на лбу вздулись вены.

– Я не могу, – прохрипел он. – Да простит меня Бог, я не могу – пока. Ты благороднее меня, Меа.

– И что тогда?

– Меа, у нас еще есть четыре дня. За это время наверняка что-то произойдет. Вдруг Господь сжалится и поможет нам неким непредвиденным способом? Если же нет, то по истечении этих четырех дней я последую твоему совету, сколь жестоким тот бы ни был. Да, даже если это будет стоить жизни нам обоим!

– Хорошо, – ответила она, сверкнув глазами, – таких слов я от тебя и ждала, ибо разве не должен проповедник следовать своему учению? Чем раньше мы умрем, тем раньше наступит конец и… начало.

– Да, – ответил он и перешел на английский, – конец и начало.

Минули еще два дня, и вновь Руперт и Меа сидели вместе, занимаясь приготовлениями к предстоящему собранию в храме. Кроме того, он держал перед ней отчет о своей хозяйственной деятельности, как будто знал, что скоро покинет ее. Ему нездоровилось, с ним творилось что-то неладное. Он едва ворочал языком, то и дело запинался, забывал арабские слова, клевал носом над бухгалтерской книгой. Затем внезапно уперся ладонями в край стола и со сдавленным стоном боли встал.

– Что такое? – испуганно спросила Меа, когда он вновь тяжело опустился на стул.

– Ничего, – едва слышно ответил он. – Меня как будто пронзил меч, вот и все.

– О, Руперт! – вскричала она. – Ты болен!

– Да, Меа, – ответил он. – Я болен. Думаю, Господь указал нам выход из наших несчастий и да будет за это прославлено его имя. Меа, у меня чума. Оставь меня. Оставь немедленно.

– Да, – ответила она, поджимая губы, – но лишь когда они унесут тебя мертвого, и ни минутой раньше.

Еще два дня, и Руперт умирал на рассвете. Рядом с ним на коленях стояла Меа, на стуле в дальнем конце затемненной комнаты, обливаясь горькими слезами, сидела Табита, а у ее ног, сгорбившись и что-то приговаривая, – седая Бахита. Эдит там не было. Руперт запретил ее впускать, чтобы она тоже не заразилась чумой. Он то был в сознании, то погружался в сон. Затем его глаза открылись, он вновь очнулся и посмотрел на Меа.

– Любимый, – прошептала она ему на ухо. – Я скрыла это от всех, кроме Бахиты, но тебе я должна сказать. Наш милосердный Господь призвал меня, я тоже умираю. Еще до полудня я последую за тобой. Дождись меня, Руперт.

– Я понимаю, – прошептал он с улыбкой. – Я буду ждать тебя. Даже не сомневайся.

И он протянул к ней руки. Она приняла его объятия и впервые их губы встретились. Это был поцелуй и прощания, и приветствия.

– Бахита, – вскоре сказала Меа ясным звонким голосом. – Свершилось. Пойдем, обряди меня в одежды, что я приготовила, в мои брачные одежды. Поторопись, ибо мой повелитель зовет меня.

Суровая старуха покорно поднялась с пола. Табита же опустилась на колени рядом с бездыханным телом Руперта. Гонцы быстро распространили весть о том, что Захед покинул свой народ. Спустя какое-то время тишину пронзил душераздирающий вопль скорби, дверь распахнулась и в комнату ворвалась Эдит.

– О, это правда? Это правда? – зарыдала она.

Табита указала на обернутое в саван тело Руперта.

– Только не подходи близко, – сказала она, – если не хочешь умереть. Ведь ты еще не готова это сделать.

Две женщины, Эдит и Меа, стояли лицом друг к другу. Эдит, растрепанная и заплаканная, Меа – сияющее неземное создание в лучах восходящего солнца, что падали на нее сквозь открытое окно. В серебристых, ниспадающих до пола одеждах, с древним жезлом власти над ее народом в слабеющей руке, на груди – изображение Изиды и Нефтиды, оплакивающих мертвого Осириса, пышные волосы увенчаны погребальной короной из тонкого золота и украшенных эмалью изображений цветов, которую она когда-то показывала Руперту. Ее широко открытые глаза сияли, как звезды, а жар лихорадки, сжигавший ее изнутри, придавал ее загадочному лицу еще большую красоту.

– Я приветствую тебя, госпожа, – сказала она Эдит. – Когда-то я выходила нашего повелителя, но теперь он ушел от нас – домой, и я ухожу следом за ним. – И она указала поверх развалин древнего храма и стены гор на великолепное голубое небо.