Василий Винный - Записки заключенного

И вот, в хате повелось, не без активного участия строгача, что все зачитывали друг другу свои письма, обсуждали их, бывало, что он помогал молодежи писать ответы. Ребята были малограмотные, иногда с трудом объясняли на бумаге, чего хотят. Строгач же, со своим опытом писания писем, выглядел профессором.

Я не считал нужным зачитывать свои письма вслух, поэтому, о чем и с кем я переписываюсь, никто не знал. Так долго продолжаться не могло. В итоге, когда мы в очередной раз получили письма, они начали предъявлять претензии, что мне, видимо, пишет тюремный оперативник, а я в своих ответах рассказываю, что происходит в камере. Поэтому я и не зачитываю свои письма вслух. Естественно, я их послал. Они обиделись, но поделать ничего не могли. По всем понятиям читать чужие письма, если для этого нет серьезных оснований, нельзя – это работа милиции (пример той самой софистики: обвинить в сотрудничестве с милицией, чтобы самому проделать их работу).

Вообще, в тюрьме основная форма давления – психологическая. В закрытой камере, в одном коллективе, 24 часа, если тебя будут постоянно «кусать», можно одуреть. Бывали случаи, когда людей доводили до самоубийства.

Есть в тюрьмах и специальные «пресс-хаты». Там на очень льготных условиях сидят спортсмены или просто здоровые лбы. К ним периодически закидывают тех, кто не хочет признавать вину (если касается какой-нибудь серьезной статьи). И в пресс-хате сами зеки начинают несчастного обрабатывать не только психологически, но и физически. Естественно, сам я этих хат не видел, но об этом знают все, кто сидел. А столкнувшись с работой милиции, я верю, что такие камеры есть – следователи особенно не переживают о моральной чистоте своих методов.

Со мной в камере сидел парень: он и его младший брат, которому было около 17 лет, обвинялись в убийстве соседки за пенсию. Моего сокамерника периодически возили на ИВС для встречи со следователями. Каждый раз, возвращаясь оттуда, он полдня сидел в легком шоке – младший брат брал на себя и, соответственно, на него новые преступления, которых они не совершали. Для того, чтобы отчитаться о раскрытых «висяках», милиционеры выбирают из подследственных чьи дела ведут, тех, кто абсолютно не «греется» (кого не поддерживают с воли), и предлагают им за чай и сигареты написать явку с повинной о преступлениях, которых те не совершали. Тем, кого подозревают в убийстве, взять на себя несколько краж – не проблема: срок не добавят, только иск вырастет. А это, когда впереди маячит лет 15, и платить ты не собираешься, не повод для беспокойства.

Активно используются стукачи, что естественно. Если это строгач из хаты, то он выводит на разговор о твоем преступлении. Дает советы, иногда весьма ценные. И всячески пытается войти в доверие, чтобы ты рассказал ему больше, и, по возможности, то, чего не рассказывал следователям. Учитывая, что строгач – зек опытный, сидите вы дружным коллективом в небольшой камере 24 часа, то каждое твое движение, каждое слово запоминается, анализируется и может быть использовано против тебя. Не только строгачом, любым зеком, поскольку, несмотря на братскую взаимопомощь, как в тюрьмах, так и в лагерях, если зазеваешься, тебя обязательно «сожрут» с потрохами. Иногда даже просто так, из любви к искусству и для развлечения.

Поэтому первое и основное правило СИЗО: верить нельзя никому… Желательно не доверять и себе…

По всем правилам, спать в зоне, тюрьме и, наверное, в ИВС нельзя, – это нарушение. Особенно строго за этим следят в СИЗО. Не во всех, конечно. Но там, где на это обращают внимание, жить становится в разы тяжелее. Мне рассказывали про парня, который умел спать стоя. Он подходил к наре, упирался в нее головой и засыпал.

Я попал в Жодинскую тюрьму в своеобразный переходный период. Дело в том, что в свое время в СИЗО № 8 был начальником Кузовков Владимир Петрович (среди зеков просто Кузовок) – личность легендарная, если не сказать больше! Отсидеть в тюрьме при Кузовке было определенным знаком качества, поскольку этот человек "топил тюрьмы в крови", – как рассказывали старожилы. Говорили, что при нем каждый этап с заключенными встречали побоями и унижениями. Периодически проводились "пожарные тревоги": охранники выстраивались в живой коридор, после чего заключенных выгоняли в прогулочные дворики сквозь этот самый коридор. И пока они бежали, их били охранники палками.

С другой стороны, зеки, которые сидели в те «светлые» времена, рассказывали, что Кузовок также лупил и милиционеров за косяки. А некоторых даже сажал на десять суток в ШИЗО (штрафной изолятор). В общем, не давал никому спуска, держа СИЗО в ежовых рукавицах. Конечно, я бы не поверил этим историям, если бы не попал в Жодинскую тюрьму через два года после того, как Кузовка перевели работать в Витебский централ (тюрьму).

Жодинское СИЗО было моим первым пенитенциарным заведением, не считая ИВС, поэтому оно меня ошарашило. Не успел я выйти из автозака (закрытого грузовика в котором перевозят зеков), на меня сразу начали орать. От меня хотели не многого: чтобы я быстрее двигался, смотрел в пол или стену, молчал, и, вообще, был приличным, с их точки зрения, зеком. В принципе, орали там на всех, поэтому зеки двигались быстро и слаженно.

Потом было многочасовые стояние в «отстойниках» (камерах полтора на два метра), куда загоняли перед шмоном (обыском) по паре десятков человек. Потом сам обыск. А после – развод среди ночи по камерам, и сон до утра на голых металлических нарах, поскольку спальные принадлежности выдают только днем. Хорошо, что соседи дали подстелить куртку.

Запрещали в СИЗО многое. А к куче запретов добавлялись иногда совсем странные требования охранников. Один, например, очень любил, чтобы сливной краник в туалете блестел. И в его смену приходилось два раза в день, перед проверками, натирать этот кусок металла тряпкой с зубной пастой.

По большому счету, зекам в СИЗО делать нечего. Они там просто сидят. Иногда ходят по камере. Раз в день гуляют во дворике. И опять сидят. От этого, со временем, начинает ломить спину и сильно клонить в сон. Поэтому у нас каждый день время после обеда фактически превращалось в мучительную борьбу с желанием поспать. Лежать на нарах тоже нельзя было. Сидеть же на них, опираясь спиной о стенку, получалось через раз (в зависимости от, того какая смена дежурила). Иногда ничего не оставалось, как всей полусонной камере восседать на узкой деревянной скамеечке, опираясь на не менее узкий «общак» (в данном случае стол), и пытаться вздремнуть, опираясь еще и на руки. Класть голову на стол тоже нельзя. И такая история повторялась ежедневно.