Алексей Шаманов - Ассистент

— Понял, Аня, хватит, не перегибай!

— Пошли! — Она ухватила меня под руку и повела. От столовой, к слову, в сторону.

— Слушай, я жрать хочу! Я весь день вкалывал!

— Будет тебе ужин, успокойся, — не сбавляя шагу, сказала она. Вела меня Аня, как, я понял, в свой дом № 7, где в отсутствие Жоан Каро была она единственной хозяйкой.

— И мне правда в баню надо!

— Ерунда, — усмехнулась, — мне нравится запах мужского пота. Он меня заводит.

«Извращенка», — подумал я с нежностью. Где были мои благие намерения? Дороги куда вымощены ими?

И еще подумал: «Интересно, есть у нее в номере хлыст, наручники и кожаный прикид? Очень бы все это подошло к ее новому имиджу…»

Анна втолкнула меня внутрь и захлопнула дверь. Потом заперла ее на ключ, который с размаху выбросила в окно.

Шучу. Ключ остался в замочной скважине, как кость в горле… Да что у меня за сравнения такие? Опять кости, всюду кости… Тут же и вспомнил, что череп барана оставил в заброшенном доме на полочке возле печки…

И больше я уже ничего не вспоминал, ни о чем не думал, потому что Анечка взялась за меня по-настоящему.

Все было в точности как в первый раз в моей иркутской квартире, но мы поменялись ролями. Я был грубо взят на полу в прихожей. Слово «изнасилован» не подходит, я был не против. Мне понравилось. Всё. Я подчинялся с удовольствием. С огромным.

А потом она, ухватив меня за руку, перетащила на ложе, укрытое звериными шкурами.

— Я согласна стать твоей женой, Андрей Татаринов! — сообщила переводчица, забираясь на меня сверху. — Но жить мы будем в столице мира на Севере, где растет раскидистая Мировая Ель, на ветвях которой — гнезда с яйцами, в которых зреют до поры души нерожденных шаманов…

И единственная грудь переводчицы раскачивалась в такт размеренным движениям…

И единственный глаз переводчицы горел бордовым адским пламенем…

И негнущиеся в локтях руки переводчицы каучуково обнимали мое тело…

И раскаленное добела, жадное лоно переводчицы поглотило меня целиком вместе с ложем, устланным звериными шкурами, усадьбой Никиты, Хужиром и Ольхоном…

Может быть, накрылась и вся планета, я не знаю. Я потерял сознание. От удовольствия.

Я вышел из номера Анны Ананьевой глубокой ночью.

Сквозь густую облачность, накрывшую деревню Хужир, ни луна, ни звезды не проглядывали. Глаза прекрасно видели во тьме, но все вокруг приобрело красноватый оттенок, будто я смотрел сквозь прибор ночного видения. Не было у меня никакого прибора.

Все давно спали, свет нигде не горел — Никита отключал свой дизельный генератор в одиннадцать вечера.

Я прошел по дорожке, посыпанной песком, к автостоянке.

Больше десятка разных машин, но корейский микроавтобус всего один. Обошел его вокруг. Памятуя, что водитель, похоже, не ночует в номере, заглянул в салон и на переднее сиденье. Никого. Не считая деревянной куклы сзади. За ней я и пришел.

Прислушался, замерев у двери. Тихо. Надавил на стекло, и оно без труда ушло в сторону сантиметров на пятнадцать. Достаточно.

Просунул руку, открыл замок. Когда потянул за ручку, дверь заскрежетала так, что разбудила бы и мертвого. Не разбудила.

Прошел, согнувшись, в тесный салон…

Под свой куцый рост азиаты конструируют автомобили…

Буратино лежал на спине, голый как кость. Шаманский костюм у него, вероятно, конфисковал реквизитор…

Восковое лицо, теперь, как все вокруг, красноватое, казалось, кривила усмешка… Чушь, конечно. Невозможна мимика у неживых предметов. Или возможна?

Я взял его на руки. Он был не тяжелее вязанки дров.

Вышел и бросил на землю. Надеюсь, ушибся, сволочь.

Закрыл сперва окошко, потом захлопнул дверцу, будто из берданки пальнул.

Достал мобильник. Гастарбайтеры-таджики встают рано, да и столовские тоже. Посмотрел на светящийся экран — два часа пятнадцать минут. Даже для них слишком рано. Успею.

Прошел в баню, в которую меня так и не пустили вечером. Мыться не собирался.

У металлической печки, одной только своей дверцей выходящей в предбанник, валялись несколько поленьев и топор, поодаль стояла картонная коробка. То, что надо.

Бросил куклу в угол.

Настрогал щепы, в картонной коробке нашел старые газеты и лохмотья бересты для растопки. Отлично.

Дверца на ощупь была теплой, но угли уже прогорели.

Не жалея, положил на дно топки бумагу, скомканную вперемежку с берестой. Сверху — немного щепы.

Поджег от газовой зажигалки.

Береста затрещала, смола выступала, опережая пламя.

Подбросил еще щепы. Потом — пару поленьев потоньше.

Вытянул на полу правую руку Буратины и рубанул топором по суставу. Зазвенело. Сустав оказался железным, на лезвии появилась зазубрина.

Попробовал по-другому. Сам сел на корточки, приподнял вражескую руку и стал ломать ее о колено. С треском переломил. Сустав, точнее, шаровый шарнир вышел из гнезда, отколов узкий и острый осколок от предплечья.

Я держал в руках руку, пальцы которой имели всего два сустава.

Я смотрел на руку, которая не так давно держала топор, который едва не убил Борю Кикина. Дай ей волю, она крушила бы и крошила человеческие черепа, как яичную скорлупу…

Я сунул руку в печь. Поместилась. Взялся за левую…

Заглянул в топку. Дерево руки обгорело мгновенно, и я увидел под ним матово-белую кость. Возможно, мне это почудилось. Как и тошнотворный запах горелого мяса.

Буратины больше не было. А говорят — бессмертный, убить нельзя… Хорошо сгорела вязанка дров…

Я вернулся в дом № 11. Надо поспать хотя бы остаток ночи, иначе работник утром буду никакой. Если, конечно, я смогу уснуть. Смог. Или все-таки нет?

Где-то на грани яви и сна, а может, уже и за гранью, услышал, как во входную дверь настойчиво скребут, тихонько скуля при этом. Что за зверь? Были у меня уже в гостях Ворон, Баран и Волк, но им, помнится, задвижка на двери войти не помешала…

Я сел на кровати. Григорий напротив негромко посапывал, пиротехник Петя на удивление не храпел, место водителя пустовало. И в микроавтобусе его нет. Где он, интересно, ночует? Впрочем, как раз это интересовало меня меньше всего.

Из-за дверей продолжался скулеж. Очень печальная какая-то собака и очень нетерпеливая. До утра не могла отложить визит, так я ей нужен…

Нашарил ботинки и, не надевая носков, сунул в них ноги. Подошел к дверям. Приоткрыл и выглянул в узкую щель. Собака. Почуяла, что я подошел. Сидела в двух шагах и смотрела. Ждала. Меня?

Не она, на самом деле он, кобель. Кажется, я его узнал — большой, лохматый, с проседью. Это невозможно, однако вот он.

Я вышел. Пес как с цепи сорвался, завилял интенсивно хвостом, заскулил навзрыд, а потом, вот подлец, умудрился, положив передние лапы мне на грудь, дотянуться до лица и вылизать его до блеска. Я позволил. Пусть. Хороший. Погладил по загривку, а он завихлялся аж всем телом от удовольствия.