Алексей Шаманов - Ассистент

Шаманский костюм у бурятского актера был не такой красивый, как у трупа Николая Хамаганова, но тоже ничего себе. Бубенцы, колокольца и металлические блестящие побрякушки празднично позванивали. А бахрома на штанах и на полах кафтана была как у заправского ковбоя. Или все же индейца?

Массовка тоже присутствовала, не поскупились европейцы — три придурка в таких же прикидах, но победнее, били в бубны, приплясывая.

Балаган, да и только. Француз, впрочем, был в восторге. Немец, снимавший действо, — в не меньшем.

Два бугая из местных повели актера к подготовленной заранее узкой яме. Актер играл вдохновенно, даже, на мой вкус, переигрывал. Упирался, словно баран, которого на забой ведут. На забой, впрочем, его и вели двое дюжих бурят в национальной светской одежде — синих шелковых халатах и шапочках в форме юрты.

Технологию мероприятия Григорий Сергеев описал мне еще утром. Актера опускают в яму головой вниз с некрепко связанными руками. На дне он в первую очередь развязывает руки, затем добирается до баллона со сжатым воздухом и маски. Акваланг взяли в аренду у Никиты — хорошим спросом пользуется летом у любителей подводного плавания, вода в Байкале чистая, и видно далеко…

Актер надевает маску, подает сигнал, и его забрасывают землей. Сверху в могильный холмик всаживают осиновый кол. Оператор снимает. После чего актера откапывают, он получает свою честно заработанную штуку баксов и, счастливый, отправляется играть зайчиков и бабаев в родной Иркутский ТЮЗ. Все красиво и безопасно, баллон от акваланга проверяли десятки раз — исправен, ни одной осечки. Но и это не все. На крайний случай в яму опустили веревку, за которую актер должен подергать, если начнет задыхаться. Словом, все было продумано, и любая случайность — исключена…

Три придурка били в бубны и орали на своем гортанном, почти монгольском, вероятно, от души матерились. Почему бы нет? Вокруг ни одной женщины со знанием человеческого бурятского языка. А мужики давно испорчены цивилизацией, что в их понимании значило двухэтажный особняк под Иркутском, японский внедорожник, русскую жену и сколько влезет — водки и омуля, дурно пахнущего деликатеса…

Бросив нашего актера наземь, палачи вязали руки у него за спиной. Церемонились с ним не слишком. Он хоть и тоже был бурят, но не ольхонский, не местный. Они и понимали-то его с трудом. А тот не играл больше, орал и отбивался уже всерьез. А когда палачи, грубо взяв его за туловище, стали опускать в яму вниз головой, он, похоже, испугался по-настоящему, перешел на русский.

— Помогите! — закричал. — Спасите!

Но все было оплачено. Мужики отрабатывали на совесть свой «зеленый» гонорар.

— Зер гут! — одобрил Ганс Бауэр, не отрываясь от камеры.

За спиной мне сжали руку, я повернулся — Анна Ананьева. Глаза испуганные, сама дрожит.

— Что они делают? Они же его убьют!

Я обнял ее за плечи. Знаю, станет ей от этого чуть спокойней.

— Не волнуйся, не убьют… не должны, по крайней мере…

Не осталось у меня уверенности уже ни в чем.

А у троицы с бубнами лица перекосило окончательно. Они, похоже, впали в транс и голосили как резаные, уже явно не монголо-бурятскую матерщину, а что-то… мне показалось — страшное.

На клоунов больше не походили. Боже упаси таких — на детский утренник…

И окружающие местные жители, которых и собрали-то лишь для антуража, ногами в такт затопали, зашумели, тем, что с бубнами, вроде подпевать принялись…

Все вокруг как с ума посходили, даже русские и француз с немцем.

Всех заворожил, всех подчинил себе ритм бубна, звон бубенцов и неевропейские, гортанные полупение, полуречитатив на повышенных тонах.

— Андрей, мне страшно, — прошептала Анна, вцепившись в меня до боли. — Уведи меня отсюда, пожалуйста…

— Все будет хорошо, девочка… все будет хорошо…

Сам я верил в это не очень.

Буряты орали.

Бубны громыхали.

Колокольца с бубенцами перезванивались.

Два бугая завизжавшего по-бабьи актера, как неживой предмет, затолкали в яму вниз головой и, не дожидаясь от него, невменяемого, никаких знаков, принялись забрасывать землей. Да не современными лопатами, а древними какими-то заступами…

Но тут уж режиссер вмешался, и оператор остановил съемку. Я подвел трясущуюся Анну к яме, из которой торчали одни только актерские ноги.

— Как вы там, готовы? — кое-как совладав с дрожью в голосе, перевела переводчица.

Он ответил через минуту, не меньше. Привычные звукосочетания русского языка, вероятно, вернули ему крохи уверенности. Да и жадность не могла промолчать. Эко видано, от штуки баксов за пятнадцать минут работы отказываться! Да он в своем ТЮЗе год за такие деньги горбатить будет!

— Через минуту начинайте засыпать! Буду готов! — послышалось приглушенно, как из могилы. Впрочем, почему как? Из могилы.

Анна перевела, режиссер добавил еще фразу:

— Вы про веревку не забудьте! Если что, дергайте!

— Помню. Через минуту!

Все отошли, и съемки продолжились. Незапланированная остановка, казалось, всех немного успокоила. Мужики в бубен не били, вяло переговариваясь, прикладывались время от времени к темно-зеленым винным бутылкам.

— Форверц! — переглянувшись с режиссером, крикнул оператор, и дюжие молодцы заработали древними заступами.

В пять минут управились — насыпали холмик, трамбанули, прихлопывая лопатами.

— Кол! Витте! — скомандовал Ганс Бауэр.

Мужики завертели головами — не было осинового кола поблизости. Закричали на кучку соплеменников, и те присоединились к поискам. Пропал осиновый кол, будто его и не было.

— Кол! — кричал Поль Диарен, нервно постукивая по циферблату наручных часов.

— Откапывайте! — вступила вдруг Анна, оторвавшись от меня и шагнув к растерявшимся мужчинам. — Черт с ним, с колом, откапывайте! Там живой человек под землей!

Но художник-постановщик уже бежал откуда-то с пропавшей деревяшкой в руках. Сунул ее мужикам и выскочил из кадра.

— Давай! Всаживай!

Всадили с перепугу чуть ли не на метр в рыхлую землю. Отсняли.

— Зер гут! — Оператор показал большой палец.

— Откапывайте! — снова закричала Анна.

Мужики торопились, земля летела во все стороны…

Вот уже показались ноги в современных ботинках с рифленой подошвой. Ноги не шевелились…

Вот уже, чтобы не поранить, руками стали отбрасывать землю. Присоединилась еще пара человек, остальным не хватало места Они молча сгрудились вокруг ямы…

Когда на свет появились таз и живот, мужики вчетвером выдернули тело за ноги. Положили на спину. Все отверстия на лице оказались забиты красноватой ольхонской почвой — рот, ноздри, уши, глазные впадины.

Признаков жизни тело не подавало.

Кто-то тормошил его за плечи.