Алексей Шаманов - Ассистент

Полной тьмы в городе не бывает. Из окон дома напротив, из соседних окон в комнату падал свет, и его бы хватило, если бы глаза успели привыкнуть. Они не успели. Я ничего не видел. Я видел, как кровь, пульсируя, вытекает из резаной раны на голени. Я не мог этого видеть. И все же видел.

Борис материл меня, топор, бурхана, Христа и Гришу Сергеева, а также всех без исключения матерей наших. Досталось не поровну. Матерям, Христу и Сергееву — больше.

— Боря, заткнись, не богохульствуй. Скажи лучше, есть у тебя в доме свечи? И еще бинт. И жгут.

Борис прервал тираду, задумался.

— В ящике кухонного стола, кажется, есть свеча.

— Спички?

— На столе где-то.

— Бинт и жгут?

— В столе есть веревка, а бинт… может, и есть, не помню.

Глаза к темноте привыкли быстро. Света из соседних окон действительно хватало. На кухню я возвращался быстрее, чем шел сюда с зажигалкой.

В столе нашел моток бельевой веревки и оплавленную с одного конца, почти целую свечку. Спички лежали рядом с Буратиной. Покуривает, вероятно, сорванец…

Запалил свечу.

Прихватил со стола нож, испачканный печеночным паштетом.

Бинт даже и не искал, разорвал на полосы чистую простыню из комода.

Пока перетягивал веревкой ногу выше колена, зазвонил телефон. Проигнорировал. Звонил долго.

Ниже веревки стал резать ножом штанину.

— Что ж ты штаны, сука, портишь? — подал голос Борис.

Его я тоже проигнорировал.

Действовал, как автомат, бездумно, но целенаправленно.

Рана была по виду глубокой. Не знаю, повреждена ли кость? Вероятно, повреждена. Когда поднял ногу, Боря выматерился в мой адрес:

— Что ты, сволочь, делаешь?

Я бинтовал ногу. Как мог.

На поверхности простыни заалело мокрое пятно.

Оторвал новую полосу, намотал еще. Пятно проступало все равно.

— Боря, я «скорую» вызову.

— Не надо, помоги лучше до дивана дойти.

Он сказал это настолько безапелляционно, что я понял — спорить бессмысленно.

Он лежал на диване, укрытый драным ватным одеялом, и смотрел в потолок. Я присел рядом. Стеариновая свеча в его ногах горела ровно и без копоти. Мне сделалось жутко. Совсем как на похоронах.

— Я бурхана испортил, — сказал Борис, ко мне в принципе и не обращаясь.

Я промолчал.

— И хорошо, — добавил он, — столб неправильный был — глаза не те. Тихоокеанские какие-то глаза. А надо — индейские…

Кажется, Борис бредил. Мне захотелось уйти. Захотелось очень.

— А вообще-то… — Он тронул меня за руку, я вздрогнул всем телом. — Андрей, пойди, посмотри, подлежит Бурхан восстановлению?

Я взял свечу и прошел в смежную комнату. Там было как в мясницкой. Отброшенный плотницкий топор лежал на полу, точнее, на опилках, пропитанных кровью. Мне померещились бесконечные ряды человеческих туш, подвешенных за ноги… Чушь.

Я подошел ближе к глазастому столбу, во лбу которого возник третий глаз. Это напомнило мне собственное отражение в старинном зеркале мастерской Стаса. Чушь какая. С отражением же я разобрался, у зеркала попросту был дефект амальгамы.

Еще у столба появилось лицо — щеки, раскрытый рот с тонкими губами, острый подбородок, а вот носа больше не было. Он вместе с частью щеки был срублен и валялся поодаль.

Нетронутое бревно у стены торжествовало. Добилось своего. Так мне показалось.

Я вернулся в комнату, пятясь и не спуская с этого энергетического агрессора глаз до тех пор, пока бревно не утонуло во мраке при отдалении последнего источника света — свечи.

— Ну, как, — поинтересовался Борис, — можно что-то сделать?

— Если только нос обратно приклеить.

— Ладно, проще новое вырубить, — сказал Борис. — Ты знаешь…

Он снова коснулся меня, и снова я вздрогнул, будто током ударило. Борис этого не заметил или не придал значения.

— Ты знаешь, Андрей, я вот лежу, думаю… Мне теперь кажется… это не я себя по ноге рубанул… — Он с трудом подбирал слова. — Будто кто-то моей рукой… и меня же… не знаю…

Он зевнул.

— Как думаешь?

Я не хотел думать на эту тему. Я не хотел ее обсуждать. Я хотел одного — уйти как можно скорей. Мне было рядом с Борисом неуютно и… мне трудно в этом признаться даже самому себе, но я боялся непонятно чего. Боялся очень.

Боря еще раз зевнул.

Зазвонил телефон.

— Трубку возьми, — велел Борис, — скажи, что меня нет. Не хочу ни с кем разговаривать. Спать хочу.

Я прошел в прихожую, нащупал в полумраке трубку и сразу узнал голос Стаса:

— Боря, ты мне нужен. Можешь прийти ко мне в мастерскую?

— Это не Боря.

— А кто?

— Андрей Татаринов.

Стас на мгновение задумался.

— Отлично! — порадовался чему-то своему, мне непонятному. — Хочешь со съемочной группой поехать на Ольхон, Андрей?

Неужели все мои проблемы решатся единым махом этого не очень приятного мне человека? Я хотел на Ольхон и сказал об этом, после чего был приглашен в мастерскую Стаса для встречи с кем-то — я не расслышал имени.

Когда я вернулся в комнату, Борис уже спал, лежа на спине и негромко, даже как-то жалобно похрапывая. Я не стал его будить.

Прежде чем выйти из квартиры и прикрыть за собой дверь, я крикнул Буратине, чтобы он заперся изнутри на задвижку.

Подавали выдержанный французский коньяк с нарезаным лимоном и ледяную водку с сырокопченой колбасой и миниатюрными, не больше мизинца младенца, корнишонами.

Господа не барствовали, они так жили. Если не всегда, то давно. Ничего не имею против, каждый живет, как умеет. Господа были уже на хорошем взводе. Пьешь ты дорогой коньяк или водку из технического спирта, стадии алкогольного опьянения одни и те же. Разницу ощущаешь утром, когда после технаря голову от подушки оторвать не можешь. Если есть под головой подушка… если есть на подушке голова…

Я постарался вписаться в компанию, соответствовать ее уровню потребления.

Со стыдом вдруг вспомнил, как, будучи еще абитуриентом при столичном вузе, выпивал в общаге с москвичами-стройотрядовцами, праздновал очередную пятерку на вступительном экзамене. Являясь самым молодым, по неписаному закону был послан за выпивкой и в отсутствии заказанных «трех семерок» купил то, к чему привык в своей милой провинции, красный вермут, почти черного цвета. Пил его потом один, давился остальные отказались. Заблевал себя и всю округу. Майку, в которой праздновал, пришлось выбросить — большое темное пятно на груди так и не отстиралось. Хороший у нас вермут гнали, стойкий… С тех пор суррогаты не потребляю. Хватило.

Николай Тимофеевич Алексеев, бизнесмен, владелец заводов, домов, пароходов, оказался хорошо одетым, приятным в общении господином лет под полета. Напомнил мне Чичикова из «Мертвых душ» школьной программы. С располагающей улыбкой, в задницу влезет без мыла. Если, конечно, сочтет, что это в его интересах. На меня его интерес явно распространялся. Это радовало.