Алексей Шаманов - Ассистент

оз. Танганьика

Александр Македонский

род. 356 до н. э.

Пелла

умер 323 до н. э.

Чингисхан

род. 1155

о. Ольхон

умер 1227

Тамерлан

род. 1336

Ходжа-Ильчар

умер 1405

Отрар

Наполеон I

род. 1769

Аяччо

умер 1821

о. Святой Елены

Гитлер

род. 1889

Браунау

умер 1945

Берлин

Сталин

род. 1879

Гори

умер 1953

Москва

Татаринов Андрей

род. 1975

Иркутск

БЕЛЫЙ

Великий шаман

умер 7000 до н. э.

оз. Байкал

Демосфен

род. 384 до н. э.

Аттика

умер 322 до н. э.

Кретьен де Труа

род. 1130

Труа

умер 1191

Париж

Гутенберг Иоганн

род 1394

Майнц

умер 1468

Майнц

Гёте Иоганн Вольфганг

род 1749

Франфуркт-на-Майне

умер 1832

Веймар

Булгаков Михаил Афанасьевич

род. 1891

Киев

умер 1940

Москва

Эйнштейн Альберт

род. 1879

Ульм

умер 1955

Принстон

Татаринов Андрей

умер 2008

о. Байкал

Скачал, сам не знаю зачем, этот бессмысленный список. При чем здесь я?

Я — убийца. Жестокий, безжалостный… Урод. Достоин казни. Но российское правосудие не казнит за содеянное во сне. Если это был сон…

Российское правосудие не казнит вообще. Добренькое, мать его… Тогда я сам себя казню. Немедленно!

Потому что человек… человек ли? Потому что существо, умертвившее во сне двух человек, в следующий раз убьет десяток, сотню, тысячу! Да что там тысяча? Оно уничтожит весь мир, если материализуются его кошмары!

Нет, я должен поставить точку, покуда мне это не начало доставлять удовольствие. Кто знает, может, через некоторое время убийства мне станут нравиться? Может быть, я давно меняюсь, сам не ведая того?

Нет, не будет этого! Я приговорил себя к смерти и в отсутствие палача сам решил привести приговор в исполнение. И никаких обжалований! Никаких комиссий по помилованию! К черту эти интеллигентские сопли! К дьяволу!

Я вышел на балкон и начал снимать бельевую веревку, натянутую между двух кронштейнов, сваренных из рифленого арматурного прутка. Веревка посерела от непогоды и времени…

«Выдержит ли?» — подумал, скручивая ее в клубок.

Пустота зияла внутри, как в алтаре оскверненного храма место распятия. Да и было ли оно? Был ли храм хоть когда-то не осквернен?

Каждое движение совершалось через силу, вопрошало истошно: зачем? Ляг на диван, закрой глаза, спи, может, все само собой переменится, рассосется…

Я знал: не переменится, не рассосется — не прыщик. Ни само собой, никак. А сон… сон грозил новыми неприятностями. Роковыми.

Намотал, подбросил на ладони клубок размером с антоновское яблоко.

«Неумно и по́шло до предела, — подумал я, — станут еще кровавую записку под подушкой искать: мол, до свиданья, друг мой, до свиданья… Что может быть хуже бездарного плагиата? А разве бывает плагиат талантливый?.. Или все ж таки — с балкона?»

Я взглянул вниз. Высота третьего этажа не обещала ничего, кроме ушибов и переломов. Разве что — головой вниз? Так тело само извернется в последний момент, ему плевать на мои намерения, у тела железобетонные инстинкты, тысячелетиями проверенные, надежные. И не асфальт даже внизу — развесистый канадский клен, облетевший, конечно, да клумба с полурастаявшим грязным настом. Чуть дальше — куст сирени по пояс в черном сугробе. Но до него не допрыгнуть, как ни старайся… Я усмехнулся. На кой тебе туда прыгать, братец кролик?

Пора, пора подбивать под умозрительность ни к чему не обязывающих построений реальные основы. Табуретку, например.

Я вошел в комнату с серым клубком бельевой веревки в одной руке и табуретом в другой.

Осмотрел верх помещения — кроме крючка для люстры, ничего подходящего. Но выдержит ли? Впрочем, вспомнил, тот пристрелен дюбелем… пистолет бы… ладно.

Поставил табурет под люстрой. Оказалось — низко, не доставал до крючка сантиметров тридцать.

Стремянка стояла за холодильником. Пока ходил за ней, зазвонил телефон.

Трубку не поднял, перед лицом смерти любое земное дело — пустяк. Впрочем, и смерть пустяк, потому что ее попросту не существует. Да и не существовало никогда. Вас обманули, сэр…

После десятка раздражающих, истошных звонков телефон смолк.

Я ожидал ощутить от прикосновения к пыльному металлу потолочного крюка некий потусторонний холод. Не ощутил ничего. Обидно даже. Впрочем, так и должно быть. Если смерть всего лишь дверь, то что можно почувствовать, переходя из комнаты в комнату?

Продел веревку в отверстие крюка, завязал на двойной узел, а когда дело дошло до петли, оказалось, что подходящих узлов я вязать не умею. Нет у меня подобного опыта.

Сел на табурет, взялся за свисающую с потолка безобидную серую соплю. Хотелось заплакать и рассмеяться. Позор-то какой, даже уйти, как порядочный человек, не могу. Урод.

Снова зазвонил телефон, теперь уже сотовый.

Я заорал:

— Какого хрена надо? — и дернул за веревку.

Она с гнилым треском оборвалась посередине. Я бросил на пол оставшийся в руках конец, рассмеялся. Ну что тут поделать? Невезуха!

Сотик смолк, и сразу, почти без паузы зазвонил стационарный.

Трезвонят и трезвонят… Они что там, обалдели? Кто эти «они», я не знал, но обозлился очень. Сейчас я все им скажу, они у меня получат! По полной!

Я подошел и снял трубку.

— Да! — прокричал и подумал, что если для меня смерти нет, так, значит, и для других тоже. И убийства нет, потому что какое же это убийство, когда убить никого невозможно?

Я улыбнулся чему-то потустороннему, то ли треску в телефонных проводах, то ли голосу, произнесшему:

— Андрей, ты чего трубку не берешь? Спишь, что ли?

Я узнал голос Гриши Сергеева. Скажет тоже… Спать я теперь попросту боюсь. Приснится Светопреставление, проснешься, а рядом никого. Все ушли на фронт. Второй рот-фронт Армагеддона…

— Да, Гриша, задремал. Ночью-то не спал толком.

— Значит, так, через полчаса жду тебя в конюшне. От хлама освобождать ее будем.

Идти не хотелось, но обещал же…

— Слушай, Гриш, а больше некому?

— Некому. Кикин раненый…

— Он поправился! — перебил я своего шефа.

— Ты с ума сошел? Я видел его рану!

Не стал я Сергеева переубеждать, пусть думает, как думает. Ведь выздоровление Бориса действительно сверхъестественное какое-то. Не заживают подобные раны за сутки с небольшим.

— Тем более ему еще Бурхана рубить и куклу мертвого шамана доделывать, — добавил Гриша.

— Стаса возьми.

— Дозвониться до него не могу, — пояснил он и добавил, повысив тон, чуть раздраженно: — У тебя что, дела какие-то важные?

Я задумался. Помочь Сергееву и правда некому. Но если я сейчас отложу задуманное, то не соберусь больше. Это точно. Вероятно, подсознательно я искал повод повременить. Вот и нашел. И подумал, что рад, что не хочу умирать. Что сон мой — простое совпадение. И только.