Алексей Шаманов - Ассистент

Известна попытка голландцев заслать своего лазутчика с камерой в байкальские пределы. Но он, так и не завершив разведку, вернулся на родину, где неудачника выперли за профнепригодность и злоупотребление спиртным. Никто не поверил россказням о сумасшедшей буре, не пустившей его к Байкалу. Документального видеосвидетельства о черном небе, летающих соснах и вырванных с корнями березах он предъявить не смог. Поднятая смерчем коряга разнесла вдребезги ветровое стекло машины, а следующая, похожая на голову лешего, угодила в камеру и превратила чудо электроники в хлам.

Еще в прессе промелькнули трагические подробности о сухопутных французах, снимавших на Байкале эпизод для своего душещипательного фильма о казацкой серой лошади, которая в царские времена проскакала от Владивостока до Москвы, протестуя галопом против замены конской тяги паровозами.

Весенний лед проявил коварство, и жеребца, исполнявшего главную роль, унесло на оторвавшейся льдине. Напрасно ржал конь, требуя вертолета, судна на воздушной подушке и прочей человеческой техники. Спасатели прибыли, но слишком поздно. Льдина с четвероногим артистом навсегда исчезла в нахлынувшем тумане.

В Санкт-Петербурге, у Петропавловской крепости заканчивали картину с дублером, которого с превеликим трудом отыскали в конюшне под Вологдой.

Внимательный зритель заметит, что в титрах лошадиная фамилия обведена траурной рамкой.

Английские документалисты тоже убедились в недружелюбности коварного Байкала.

Их моторка в прекрасный солнечный день внезапно пере вернулась на шальной волне, порожденной непредсказуемыми байкальскими ветрами — то ли Баргузином, то ли Сармой, то ли Култуком.

В общем, чуткие на сенсации, катастрофы и экстремальные обстоятельства массмедиа приготовились отслеживать, а не будут ли впустую истрачены деньги, выделенные Брюсселем в пику заокеанским делателям блокбастеров.

Удастся ли европейской сборной команде осуществить амбициозный проект под рабочим названием «Графитный шпион»?

Удастся ли чуть подзабытым звездам, согласившимся за умеренную плату на рискованную экспедицию, вернуть себе и европейскому кино былую славу?

— Стоп, машина! — пробасил Григорий Сергеев, и микроавтобус остановился.

Пассажиры проснулись. До этого дремали все, шестичасовая езда укачает любого.

Режиссер поднял взлохмаченную голову.

Оператор, сморщив конопатое лицо, взъерошил рыжий ежик волос.

Актер хоть голову и поднял, но, вероятно, так и не проснувшись, бессмысленно таращил глаза в пространство.

Жоан улыбнулась мне грустно, без мимики, одними глазами, но я понял, что это улыбка.

Карел потер виски, протяжно и тихо выдохнув: «О-о-о…»

Борис Турецкий, словно и не спал, выглядел малосольным огурцом.

Андрэ повернулся с переднего сиденья и зачем-то снова всех сфотографировал, предварительно ослепив.

Анна Ананьева подняла голову с моего плеча, до боли вцепилась в локоть и произнесла испуганным шепотом:

— Что случилось?

Григорий Сергеев ее услышал, а может, и нет, не важно. Он ведь для того всех и разбудил, чтобы объявить с интонацией Левитана:

— Дамы и господа, леди и джентльмены, мадам и месье, товарищи! Мы находимся на льду Священного моря Байкал! Вы здесь впервые, попрошу проникнуться моментом…

Ошарашенные иностранцы понимали только то, что произошло нечто.

Ошарашенные переводчики не переводили дыхания, слушая байкальского Левитана в скромном лице почти шестидесятилетнего художника из Иркутска.

— Ну, что же вы? — обратился к ним Сергеев. — Работайте, мать вашу!

Борис Турецкий пришел в себя первым, прочистил горло.

— Сергей Иванович, повторите, пожалуйста.

Сергей Иванович повторил на русском.

Борис Турецкий воспроизвел на английском.

Анна Ананьева — на французском.

Чех понимал все языки, немец — английский. Сергеев продолжил вещание, сопровождаемый двойным эхом:

— Мы находимся на льду Священного моря. До материкового берега около километра…

— Полтора, — уточнил водитель.

— До материка полтора километра, до острова Ольхон… — Сергеев запнулся на мгновение, — не знаю точно, но еще порядком.

— Три с половиной, — снова вмешался водитель. — Пролив Ольхонские ворота что-то около пяти километров.

— Предлагаю покинуть салон автобуса и ступить на байкальский лед! — закончил после уточнений художник.

На легком, но продирающем насквозь ветерке все мгновенно проснулись.

Они вели себя странно — неуверенно, боязливо и одновременно восторженно, как малые дети.

Сначала разошлись в разные стороны шагов на пять-десять, робко улыбаясь, потом, словно по команде, сгрудились у машины. Кто-то хохотнул. Кто-то вскрикнул.

Англичанин вдруг, разбежавшись, проехал на ногах по ровному прозрачному участку метров пять. Взвизгнул тонко, по-бабьи, чем вызвал взрыв ответного смеха. По-доброму.

Жоан села на лед, и слезы побежали из ярко-зеленых блестящих глаз. И это при том, что блаженно улыбаться она не переставала.

Я хотел подойти, но Анна держала локоть, будто клещами.

Андрэ, цокая языком и повторяя свое «о-ля-ля», щелкал и щелкал затвором фотоаппарата. Щелкал, не выбирая ракурса, потому что бессмысленно что-то выбирать, когда красота — всюду, все триста шестьдесят градусов округи…

— Дамы и господа! — продолжал Григорий Сергеев. — У вас под ногами тонкий лед, а подо льдом полтора километра самой чистой и холодной в мире воды!

Солнце сияло. Его лучи отражались от заснеженных скал, ото льда. Солнце было сверху, снизу, везде. Солнце слепило глаза. Куда ни повернись, оно слепило глаза.

Лед не был ровным, он был шершавым, как терка, хотя абсолютно прозрачных, словно отшлифованных участков тоже хватало.

Как старый асфальт, лед сплошь был в трещинах разной глубины и размера.

Никогда не прекращающийся ветер сдувал снег со льда, но в двух десятках шагов от нас на ряды замысловатых торосов намело сугробы в рост человека.

Материковый берег был скалист — темно-серый камень с пятнами снега на нем.

Пологий островной берег просматривался хуже, был много дальше.

И все это под Вечным Синим Небом, верховным владыкой древнего народа, которому поклонялся еще Чингисхан.

Высокое Вечное Синее Небо не вмешивается в низкие земные дела людей, но оно существует незыблемо во веки веков, и этого довольно.

Из того места, где мы находились, если не знать заранее, невозможно было определить, где остров, а где материк. Но может, и не было разницы? Может, Ольхон — это и есть вся Евразия от Испании до Камчатки?

В полутора-двух километрах впереди был виден островок, не островок даже, просто скала, выпирающая изо льда. Чуть дальше просматривалось нечто более объемное.