Мариан Реняк - Митра

— Я беременна.

— От этого надо избавиться.

— Что?! — Марта побледнела.

— Теперь не время рожать детей. Мы должны действовать. Ты будешь рожать тогда, когда твоя страна станет свободной и мы введем в ней наш порядок.

Разговор супругов прервал резкий телефонный звонок. Ганс вышел в соседнюю комнату и поднял трубку. Марта была в отчаянии от того, что она услышала.

Через минуту Бахман вернулся и сообщил:

— Приеду утром. Прошу тебя, подумай над тем, что я сказал. Только без истерик, хорошо? Ну, не печалься. Я с тобой. Сейчас мы солдаты, только тихого фронта, понимаешь? Наше задание не менее важно, чем у фронтовиков. Будь стойкой! — Он поцеловал ее и вышел из дома.

Марта долго сидела неподвижно, потом разразилась рыданиями. Когда немного успокоилась, почувствовала головокружение. Побежала в ванную, у нее началась рвота. Она умылась холодной водой. Посмотрела на полку — там лежала бритва Ганса. С минуту Марта размышляла, затем решительным движением схватила бритву и вытянула руку перед собой. Посмотрела на сплетение вен у локтя и почувствовала, что храбрость покидает ее. По щекам снова потекли слезы. И внезапно ей в голову пришла мысль.

«Я перехитрю вас, господа из абвера и Интеллидженс сервис», — подумала она. Она вспомнила первую строчку песенки Ганса и громко сказала:

Марта побежала в комнату Ганса и попробовала открыть ящик стола, куда ее муж спрятал портфель полковника. Довольно долго она ковырялась шпилькой в замочной скважине, и наконец замок открылся. Она вынула портфель, заглянула внутрь. Увидела какие-то материалы с грифом «Совершенно секретно». Прочитала название: «Директивы к операции «Амина».

Она быстро просмотрела документы, записала детали секретной инструкции и положила, портфель на место, Спрятав свои заметки, налила большой бокал вина и до дна выпила.

На следующее утро, когда Маргит садилась в машину, чтобы ехать в больницу, к ней подошла Марта и спросила:

— Я не могла бы поехать с вами в город?

— Конечно, прошу вас, — сказала удивленная дочь барона.

Когда они выехали на широкую аллею, Марта обратилась к Маргит:

— Я хочу кое о чем вас попросить…

— Слушаю…

— Я должна избавиться от беременности.

— Это требование господина Ганса?

— Нет, это моя личная просьба.

— А вы отдаете себе отчет, что после этого можете никогда уже не иметь детей?

— Тем лучше. Не время рожать детей, когда живешь среди волков.

— Не понимаю, почему вы так думаете.

— Вы выполните мою просьбу?

— А вы хорошо все обдумали?

— Да, обдумала.

— А если я скажу — нет?

— Тогда я обращусь попросту к знахарке.

— Чтобы она искалечила вас! Когда вы хотите это сделать?

— Хотя бы сегодня.

Выезжая на главную улицу, они увидели садовника. Маргит остановила машину, выглянула в окошко и спросила:

— Нашелся?

— Нет, ваша милость, я всюду искал. Словно сквозь землю провалился.

— Он должен найтись, — сказала Маргит, отъезжая.

Садовник устало присел на скамейку рядом с Наргис, которая перебирала бобы. Он только что вернулся из города.

— Ох, эти европейцы! Любят собак, словно собственных детей, — вздохнул он. — Большое дело — собака! Наверняка удрала, а они делают из этого трагедию. Спрашивают, спрашивают… Я весь город обыскал. Люди надо мной смеялись. Столько собак бегает по улицам, говорят, возьми себе любую. А они — нет. Откровенно говоря, я даже рад, что нет этой псины. Загадила весь дом. И в молитве мне мешала…

Слушая садовника, Наргис снова вспомнила странное поведение Кристины и Августа в предыдущую ночь. Она отнесла бобы в кухню, выбросила шелуху и решила проверить, что же там такое, в этом таинственном подвале. Дома как раз никого не было. В тот день Август и Кристина, что случалось довольно редко, поехали вместе в город. Наргис пошла в гараж, из висевшего на стене ящика достала связку запасных ключей и быстро побежала к дверям в подвал. Перепробовала несколько ключей, пока один не подошел. Девушка открыла дверь и по ступенькам спустилась вниз. Она оказалась в большом темном коридоре, заставленном старой мебелью. Наткнулась на следующую дверь, закрытую на два засова. Тихонько отодвинула их и осторожно отворила дверь. Помещение освещал огонек керосиновой лампы. Внимание Наргис привлек прежде всего большой рисунок на стене.

На картине было изображено огромное поле, полное грязи, смешанной с кровью. Из нее выступали человеческие лица. Особенно выразительными были глаза. В одних была мольба, в других — страх, в третьих — равнодушие, смирение, гнев. На губах словно застыл крик отчаяния. На втором плане виднелись разлагавшиеся трупы и руины сожженных домов. На небе сверкали молнии, складывавшиеся в зловещий знак свастики.

Ошеломленная, Наргис огляделась и увидела несколько полотен уже с иным настроением: освещенный солнцем заснеженный лес, цветы, отражавшиеся в ясной глади воды… Здесь преобладало солнце — символ жизни… Удивленная, Наргис заметила, что помещение служит не только складом картин, но оно снабжено всем, что необходимо для долгого пребывания в нем: кровать, керосинка, кухонная утварь, старый шкаф.

Внезапно из-за шкафа вышел мужчина. У него была длинная борода, густые, до плеч волосы; он был очень худ, а сейчас к тому же испуган. Пораженная, Наргис отступила назад и хотела бежать, но голос неизвестного задержал ее:

— Наргис, ты не узнаешь меня? Это я, Генрих, сын Августа Витгенштейна.

— Как это?.. Ведь…

— Это я! Посмотри на меня!

— Да… Теперь узнаю глаза, те самые… — произнесла Наргис, постепенно приходя в себя.

— Сейчас день или ночь?

— Скоро полдень.

— Светит солнце?

— Да, светит… — ответила девушка, внимательно приглядываясь к Генриху.

— Где я нахожусь?

— В подвале, под домом. Ваш дядя когда-то строил тут для себя летнее помещение, но не успел закончить.

— Это правда, что Ширин здесь нет?

— Да, ваша милость, она уже давно уехала, еще до случая с господином бароном.

— До случая? Значит, она ушла не потому, что дядя Карл был парализован?

— Нет, ваша милость.

— Ты уверена?

— Да, ваша милость. Она не бросила бы своего мужа в таком состоянии.

— Да, ты права. А ты не знаешь, почему она уехала?

— Вы, наверное, лучше знаете почему.

— О господи! Она сдержала слово! Слушай! Она сказала тебе, где она? Ты наверняка знаешь, куда она направилась.

— Точно не знаю, но постараюсь ее найти.

— Боже мой! Ты просто чудо! Как получилось, что ты здесь оказалась?

— Совершенно случайно.

— Так значит, никто об этом не знает?

— Нет, ваша милость.

— Это очень важно. Никто не должен знать, что ты тут была, особенно мои родители. Почему ты так на меня смотришь? Может быть, от меня пахнет? Впрочем, здесь все пахнет падалью, — сказал Генрих и, взяв флакон одеколона, смочил себе лицо и руки. Потом обрызгал одеколоном пол.